нить затем, чтоб Наташа оценила то, что казалось ей обыденностью?
Любое из этих предположений, окажись оно правдой, означало бы испытание… Испытание – и очищение. Правда, она не знала, от чего ей надобно очиститься; только всякое очищение ведёт к одному – к концу.
Темнота, что ожидала её там, уже не казалась Наташе такой уж неприятной возможностью. Вечное спокойствие куда лучше непрестанного страха.
– Смотрите, барышня! – обернулся к ней Захарьич. – Вот и Горы!
Наташа выглянула из-под козырька. Бричка, действительно, миновала кованую ограду и въехала в приусадебный парк – стволы берёз колоннами поднимались к небу. Колёса застучали по мощёной аллее,
Проехали беседку возле заросшего пруда. Оранжевые настурции покинули клумбы и пятнами расцвечивали поникшую траву. Вдалеке виднелась кухня – и уже показывался большой дом.
Неведомой тоской защемило сердце; Наташа уезжала отсюда пятилетней девочкой, не знающей хлопот. Почему-то ей казалось, что тогда всегда сияло солнце – зелёные ли широкие листья клёнов освещало оно или переливающиеся сугробы. А больше ничего она и не помнила – только прогулки с нянькой по полям, лесам и парку.
Мелькнуло что-то малиновое – ужели человек, и опасения Наташи оправдались? Наташа увидала ещё одного человека. Ужели их там несколько – и с ними будет не совладать им? Она задрожала не от холода – от тревоги.
Малиновое – с синим!
Наташа обмерла и затаила дыхание… Мысли о конце улетучились, точно не было их; вернее, они остались, но приняли противуположное направление. Конец, приблизившись, перестал казаться желанным, а жизнь, которую Наташа по сю пору считала обузою – сделалась отрадою, потерять которую так не хотелось.
Синие мундиры носили французы. Встреча с ними – верная погибель.
«Назад», – хотела было приказать она, но язык не слушался. Оставалось надеяться на благоразумие слуг.
Ни кучер, ни Захарьич не тревожились – по меньшей мере не выказывали чувств. Бричка неслась, взмыленные разгорячённые лошади храпели и неслись – Демофонт приближался к смерти своей, не подозревая её.
Осталось меньше полуверсты, и всё меньше саженей отделяло Наташу от французов. Она зажмурилась – хоть не видеть их, хоть в воображении избавиться от угрозы, – и даже закрыла лицо ладонями, намокшими не от дождя, но от выступившего пота.
Слова молитвы срывались с похолодевших губ – оставалось только надеяться на милость Господа. Да не покарает длань твоя Наташу, да не окажется гибель мучительной… Господи, сохрани и помилуй – помоги рабе своей!
IV
Бричка замедлила ход, плавно остановилась.
Наташа сидела не шелохнувшись и не решалась отнять руки от лица. Наверно, так чувствует себя попавший в силки зайчонок или воробей, которого вот-вот схватит кошка. Покорность судьбе – «Будь что будет» – и вместе с нею отчаянное нежелание покоряться причудливо смешивались, рождая в
