но твое дело. Захвати ручку, будешь конспектировать, все равно с ходу всего не запомнишь.
– Ничего, постараюсь запомнить как-нибудь, – диктофон я собирался взять с собой. Окунев буркнул что-то неразборчивое, прощаясь. Я стал собираться.
Диктофон у меня был старый, советского еще производства, и двухкилограммовым весом своим оттягивал куртку спереди, придавая моим тщедушным габаритам какую-то странную форму, точно все силы ушли на поддержание в форме пивного живота. Но ничего другого при таких габаритах отечественных микросхем (как известно, самых больших в мире), запрятанных в пластмассовую упаковку, я поделать не мог, как ни старался. Оставалось надеяться на близорукость Окунева.
Посему, сразу по приходе в луна-парк, я сел на первую попавшуюся лавочку и стал ждать. Вечер клонился к закату, народу оставалось немного, и все больше у колеса обозрения, где вертелись неугомонные малыши, не желавшие уходить из парка, не посмотрев с вышины на город, и усердно клянчившие на путешествие к небу у затюканных затянувшимся летним днем родителей. Просто как я сам в молодые годы.
Пока я ностальгировал, разглядывая ребятню, неожиданно заметил Окунева. Он пришел много раньше меня, и сидел, удобно расположившись, на другой лавочке; заметив мой взгляд, несколько обескураженный, усмехнулся и поманил пальцем.
Вставать с диктофоном на пузе было тяжеловато, я засунул руки в карман куртки и пошел к нему. Окунев пристально разглядывал меня по мере приближения, а по достижении его скамейки, заявил:
– Очень хорошо, что ты так пунктуален. Теперь сделай милость, вынь свою шкатулку из-за пазухи или я сделаю это за тебя. А теперь садись и смотри на счастливых детей светлым взором, роль папаши для тебя еще старовата, посему считай себя дядей одного из этих пацанов. Да, в их возрасте я столь же восхищался колесом обозрения, и так же охотно, с папиным биноклем ехал на самую высь, чтобы осмотреть город, правда, не этот. Вытаскивай шарманку и положи на колени, чтобы я видел. И кассету дай мне. А теперь пойдем, покатаемся. Всего пару кругов – сегодня чудный день, грех такой упускать. Да и дядя Валера платит.
Кабинка колеса обозрения вмещала четверых, но Окунев сделал все от него зависящее, чтобы нам никто не помешал, а заодно, привлек к этому занятию максимальное количество народа, попутно рассуждая о достоинствах видов на полотнах Левитана и Куинджи, подобные коим мы и будем сейчас наблюдать. У сторожа он выкупил кабинку сразу на два круга, что весьма раздосадовало стоящих за нами, и желающих сделать тоже самое. После чего мы прошли к колесу, дождались подъехавшей кабинки. Нам предстояло подняться на высоту двадцать пять метров и опуститься дважды – за это время он собирался изложить мне свой план в подробностях.
Кабинка дернулась, поползла вдоль настила дальше, Окунев проворно захлопнул дверцу, договорив для окружающих конец фразы: «а теперь я расскажу вам, молодой человек, о творчестве Поленова».
Едва толпа осталась
