не всегда пластались друг с другом. Иногда на них спускали диких зверей. На меня, за неимением приличного льва или, там, крокодила, науськали гигантскую пещерную мокрицу. Да, мокрицу, и лучшего обозначения для этого, с позволения сказать, животного, не выдумать… Насытились зрелищем моего страха, а теперь из сострадания швырнули мне меч. Желают поглядеть, каков я в работе. За оружие спасибо, но зрелища обещать не могу. Артист из меня никудышный. Да и сильно жить хочется, так что не обессудьте, буду отмахиваться, как бог на душу положит…»
Я в прыжке дотянулся до меча, подхватил его – рукоять так и прильнула к ладоням, словно век того дожидалась! – упал на колено. Ползучая пакость уже набегала на меня, атакующе вскидывая головогрудь и потому делаясь похожей на разозленную кобру. И в то же время становясь особенно удобной мишенью для удара «муадалбейм» – того самого, из саги о Кухулине[33]… Не было у меня времени поразмыслить над тем, откуда я знаю, что именно удобнее всего для поражения данной конкретной мокрицы, а что нет, как исполняется этот самый «муадалбейм» и почему с мечом я ощущаю себя гораздо увереннее, нежели без меча. Хотя ни разу в жизни – насколько мне известно – не имел дела ни с каким видом оружия… И в морду не бил… И сыромятные веревки не рвал, как гнилую пряжу… Тело уже раскручивалось, как высвободившаяся часовая пружина, лезвие меча-бритвы со змеиным шипом резало воздух, не встречая преграды входило в самую середку головогруди с правой стороны и так же без задержки выходило с левой, а ядовитые клешни бестолково стригли пустоту и вместе с отмахнутой напрочь башкой рушились наземь…
«Ни х-хрен-на себе!..»
Я едва удержался, чтобы не выронить – точнее, не отшвырнуть меч подальше от себя. Все равно не удалось бы. Для этого требовалось чуть больше усилий, чем я мог бы сейчас осознанно приложить. Пальцы, сомкнувшись вокруг рукояти меча, ни за что не желали с ней расставаться. Им было так удобно и покойно. Да что там… они любили этот меч!
«Гузуаг» – вот как он называется на местном наречии. Это я тоже знал. И, как выяснилось, умел им пользоваться.
«Что я еще умею, о чем никогда не подозревал?!»
Все же, где-то внутри меня сидел самый настоящий гладиатор-артист. Сделав свое кровавое дело, он отвлекся и куда-то отошел… а я увидел то, что натворил, своими прежними глазами… мокрица еще не сдохла окончательно, корячилась и сучила ходульками, а из нее уже натекла порядочная лужа… и… и век бы мне такого не видеть.
«Привыкай, Змиулан. Не отводи взгляда. Здесь такое на каждом шагу. И – теперь это твоя жизнь».
Я с усилием отправил горячий комок, перекрывший горло, обратно в желудок. Ладно, пусть. Пакостно, гадко – но стерпеть можно.
Змиулан… Так меня зовут в этом мире. Но нет: так называет себя нелегально прописавшийся внутри меня головорез, ценитель изостренных мечей и знаток боевых искусств! А я – я другой. Я, Вячеслав Сорохтин, историк и стихийный, увы – непоследовательный, гуманист, остался
Кухулин – герой ирландского мифологического эпоса XII в. н. э., лицо без определенного рода деятельности, если не считать разнообразных кровавых подвигов.
