бы должен запродать за саму возможность одним глазком заглянуть в него! Вот и пользуйся шансом, изучай. И не дрожи попусту. Ты ловок и силен, сильнее всех живущих сейчас на земле. Конечно, если явится к тебе какой-нибудь гориллоподобный Голиаф… «ростом он – шести локтей и пяди… медный шлем на голове его; и одет он был в чешуйчатую броню, и вес брони его – пять тысяч сиклей меди; медные наколенники на ногах его, и медный щит за плечами его; и древко копья его, как навой у ткачей; а самое копье его в шестьсот сиклей железа»[29]… в армрестлинге ты против него не выстоишь, и в классической борьбе – тоже вряд ли… но ты просто убьешь его иначе. К тому же, Голиаф пока не родился, впрочем – как и все филистимляне, которые еще только появятся двенадцатью веками позже. Для всех окружающих ты великий воин, и это истина. Тебя зовут Змиулан, и никто не спросит с тебя больше, чем ты умеешь. И вот еще что: ты обязательно, неизбежно, в свой час вернешься домой».
Это тоже была святая истина, которой нельзя было не верить.
Ладно… если все так и есть… ничего тут не поделаешь…
И я действительно даже не мечтал о такой сказочной возможности увидеть своими глазами то, что никто до меня не видел.
… Но, сказать по правде, если бы я и стал кому-то предлагать сейчас свою душу – так это за обратный билет домой… в свой грязный, запакощенный, ненавидимый с детства городишко… в свою конурку, к Маришке и Ваське… к своим книгам и рукописям… и уж там, при свете настольной лампы, за кружкой перегоревшего вьетнамского кофе, перед чистым листом бумаги за рупь пятьдесят пачка, за мгновение до того, как шариковая ручка уткнется в белую поверхность, можно и помечтать…
Я успокоился. Отдышался, утер слезы.
Подобрал обломок алтаря поувесистее – не помешает. Пригибаясь, на четвереньках, по-обезьяньи метнулся к проходу. Обернулся – на случай нежданной стрелы в спину. Вроде бы никого…
И все же был чей-то внимательный, испытующий взгляд.
– Эй, где ты? – спросил я шепотом.
«Ты… ты…» – запричитало эхо под закопченными сводами.
– Молчишь? Ну, хрен с тобой, как знаешь.
Я припал к холодному камню, напряженно слушая, обоняя, осязая темноту перед собой. Там могли поджидать затаившиеся латники, прикрывая своими арбалетами беспорядочный отход балахонов. Там могла быть иная угроза. Или наоборот – свобода.
Где-то капает вода…
И еще один едва различимый, приближающийся звук. Будто частый цокот копытцев. Если, к примеру, выпустить козленка на паркетный пол. Но откуда и зачем здесь козленок?.. Я попятился. Выставил дубину перед собой. Собрался, как тогда… в трамвае, тысячи и тысячи лет тому вперед.
Сначала показалась голова. Потом, спустя какое-то время, – все остальное.
Но мне для того, чтобы подавиться собственным желудком, хватило и головы.
Глава шестая
… все как обещано. И убаюкивающий полумрак, и неизвестный Вивальди.
1-я Книга Царств, гл. 17.
