После этого утихли даже голоса тех, кто допрежь был против и не одобрял зверств односельчан в соседней деревне. Казалось, всё уже ясно. Базиликанцы твёрдой ногой стояли по всему Фронтиру, редкие и малочисленные отряды партизан либо вымерзнут к весне, либо будут перебиты силой оружия… Измена императору вряд ли будет наказана. Оружие, доброе торингское оружие и малая толика доспехов, выданные на центурию от щедрот базиликанцев, свалили в сарае у фохта. Пусть валяется, бесполезное, до весны. Тогда – продадут, обменяют на коней и зерно, на овощи… можно и серванов общинных прикупить! Теперь-то, когда разбогатели… Расплата, меж тем, приближалась – в лице сотни всадников в тяжёлых доспехах. А предупредить о ней было некому: полдюжины девок – соплячек, самой старшей из которых вряд ли минуло четырнадцать вёсен, перебили сулицами, пока ещё плескалась ярость в душах. И, вымахав на небольшой, пологий холм, оказались прямо над деревней. По прямой – перестрела два-три, не больше…
– Как? – коротко спросил Яросвет, из-под ладони вглядываясь в не подозревающий пока ни о чём, снующий по улице по своим делам народ.
– Изгоном! – так же коротко ответил Ярослав. И то верно – не звери всё ж… Кому удастся через открытый конец выскочить, пусть радуются жизни. Остальным – смерть!
– Не щадить! – заорал он, вновь добывая из поясных колец секиру. – Месть!
– Месть! – этим вечером боевой клич сотни сменился.
Ударили лихо, на намёте, широкой лавой пройдя по полям и вычесав оттуда тех, кто под последними, холодеющими лучами заходящего Коло ковырялся на своих полосках земли. Бегущих к деревне было уже около тридцати – мужики, подростки, женщины. Их били стрелами в спины, метали сулицы. Били пока всех: ярость была велика, а ожидание, пока колебался сотник, лишь разожгло её огонь в душах. Это потом, когда остынут и месть утолится пролитой кровью, начнут выбирать и беречь женщин, щадить детишек… Пока до этого было далеко. Зато первое сопротивление: пока ещё редкие стрелы из-за окраинных плетней, уже началось.
– Яросвет! – рявкнул Ярослав, когда стрела просвистела от него совсем близко – в паре локтей – Ты и Добран – выметите их! Травень, Жаро… Ах да…
Два десятка поведёшь налево. Бери жарооковых кметей! Остальные – за мной!
Дальше, впрочем, хоть бой и случился, славы в нём не было. Лишь – горькая месть… Мужчин в селе почему-то оказалось немного, да и те сопротивлялись хоть и яростно но неумело. Часть легла ещё на околице, пешим строем пытаясь преградить дорогу коннице. Других выбили стрелами и сулицами уже вдогон. Третьих… А третьих и не было. Напоследок, в награду, осталось беззащитное село и столь же беззащитные женщины и дети в нём. Многие воины, не видя в этом ничего плохого, воспользовались этой беззащитностью сполна. Наверное, так же кричали женщины в Торонтоне, когда их насиловали, также плакали дети, цепляясь за материнский подол, когда их отрывали, в горячке отшвыривали безжалостно. Многие так и погибли…
Ромуальд седло
