Тятя, шаря рукой внизу. Достает вторую бутылку. – Эдик, долей, у всех же на дне будто кот наплакал!
Али-Паша свирепо смотрит на Тятю, с просящей улыбкой держащего бутылку в руке. «Дойна». Тоже ничего себе коньяк. Но он молча встает, делает уверенно-равнодушное, командирское лицо и бросает к глазам руку с часами.
– Я к бате. На двенадцать вызывает. Замкомвзвода, ко мне. Остальные по распорядку.
4
Значит, продолжение пира оставлено на мое усмотрение. Выхожу из квартиры следом за ним. На лестнице он поворачивается:
– Вот что, Эдик. На этот раз перемирие может состояться. Я с утра у бати уже на раздаче цеу был. Речь идет о полном отводе войск к первому числу и затем о совместном наведении порядка с миротворцами. Они уже прибывают. С нашей стороны на совместное наведение прочат исключительно МВД. Завтра нам обещают смену, и я настоятельно рекомендую тебе мотать в Тирасполь.
– Нет уж!
– Послушай…
– Паша!!! Ты о чем?! К перемирию какая, к черту, смена? Не дадут ведь никого! Оставить тебя с босяками – и в Тирасполь?!
– Заткнись и слушай! Засветишься до первого числа или после, как там выйдет, – обратно на наведение порядка не попадешь как активный участник боевых действий. А ты здесь, я кумекаю, будешь нужен, и даже больше, чем сейчас. Это – во-первых. Во-вторых, пойми меня правильно, нервы у тебя стали ни к черту, дергаешься весь.
У меня екает внутри, и по спине разливается противное ощущение.
– Паша, ты что, считаешь, я струсил?
Али-Паша смотрит и покровительственно улыбается.
– Нет, Эдик, в мыслях не было. Тебя уже не напугать войной. Но все же ты недолго на ней. Знаешь только, что после одурения, в котором хлопают новобранцев, после того как иные бегут обратно при первой возможности, втягиваешься в нее, устаешь и от усталости привыкаешь. Как будто успокаиваешься, начинаешь чувствовать себя нормально… Но затем усталость и нервы берут свое, волнами, у каждого по-своему. У одного через месяц крышу рвет, у другого – через два, у третьего – через три. Люди не железные, потихоньку гнутся, особенно когда за спиной не положенные тылы, а воровство и вонючая политика. Это не трусость, о ней забудь. Смог держать себя в руках до сих пор, сможешь всегда! Но отдыхать нужно. Игнорировать усталость, переходить ее предел нельзя. Это уже не храбрость, а дурость! Все пройдет, если дать человеку отдохнуть. А страх… Вот когда совсем кончится война, будешь с полгодика спать спокойно в своей постели, тогда и придет, задним числом, настоящий страх. Я знаю…
Али-Паша невесело усмехается и продолжает:
– Думаешь, я не боюсь? Еще как иногда! Аж ноги ватными делаются. И тогда первая мысль – не подать виду. Верно? Поэтому нам самих себя не видно. Только со стороны смотришь и начинаешь догадываться, что человека вот-вот может рвануть. Я же видел, как ты торчишь в трансе, а потом срываешься,
