умер. Обо всем, что осталось непроизнесенным. Все эти банальности. Там просто всякие слащавые глупости о том, как сильно я вас люблю. Ничего сногсшибательного. Честно говоря, я даже толком не помню.
– Так почему бы мне его не вскрыть? – произнесла Сесилия с просительной интонацией, от которой ее саму слегка замутило. – Что тут такого?
Снова тишина.
– Ничего такого, но, Сесилия, пожалуйста, я прошу тебя его не трогать!
Теперь он говорил едва ли не с отчаянием. Что за паника, бога ради! Мужчины так нелепо себя ведут, когда речь заходит о чувствах.
– Ладно. Я не стану его вскрывать. Будем надеяться, в ближайшие пятьдесят лет мне не светит ознакомиться с твоим посланием.
– Это если я тебя не переживу.
– И не надейся. Ты ешь слишком много красного мяса. Готова поспорить, ты и сейчас завтракаешь беконом.
– А я готов поспорить, что ты сегодня кормила бедных девочек рыбой.
Он шутил, но голос его все равно звучал напряженно.
– Это папочка? – спросила влетевшая в комнату Полли. – Мне срочно надо с ним поговорить!
– Тут Полли, – сообщила Сесилия, когда дочь попыталась вырвать у нее из рук телефон. – Полли, прекрати. Одну секунду. Поговорим завтра. Я тебя люблю.
– Я тоже тебя люблю, – еще успела расслышать она, пока Полли выхватывала трубку.
Затем дочь выбежала из комнаты, прижимая телефон к уху.
– Папочка, послушай, мне нужно кое-что сказать тебе, но это большой-пребольшой секрет.
Полли обожала секреты. Она без умолку о них болтала и делилась ими с тех пор, как в возрасте двух лет познакомилась с этим понятием.
– И сестрам тоже дай поговорить с отцом! – крикнула ей вслед Сесилия.
Она взяла чашку с чаем и положила письмо рядом с собой, выровняв его по краю стола. Вот, значит, что это такое. Не о чем беспокоиться. Она уберет его куда-нибудь и забудет о нем.
Ему было бы неловко. Вот и все. Как мило.
Конечно, теперь, когда она пообещала не вскрывать письмо, этого делать нельзя. Лучше было бы и вовсе о нем не упоминать. Сейчас она допьет чай и займется коржом.
Она подтянула поближе книжку Эстер о Берлинской стене, перелистнула страницы и остановилась на фотографии юноши с ангельским серьезным лицом, слегка напомнившим ей Джона Пола, каким тот выглядел в молодости, когда она только влюбилась в него. Джон Пол всегда тщательнейшим образом заботился о прическе, тратил немало геля, чтобы уложить волосы, и сохранял очаровательную серьезность даже навеселе. В те годы они частенько бывали нетрезвы. Рядом с ним Сесилия ощущала себя смешливой девчонкой. Они пробыли вместе немало времени, прежде чем ей открылась более легкомысленная сторона его характера.
Юношу, как она прочла, звали Петером Фехтером – восемнадцатилетний каменщик, он одним из первых погиб, пытаясь сбежать за Берлинскую стену. Раненный выстрелом в бедро, он упал на «полосу смерти» с восточной стороны, где истекал кровью, пока
