удела стал для него жизненно важным; а где были «права», там незримо присутствовал и дающий эти права хозяин, и возможность их лишиться), Ольга заявила, что тот шпарит прямо по Ницше. Макс открестился, ибо дошел до этого сам, а Ницше и в руках не держал, предпочитая философии художественную литературу. Ольга возразила, что Ницше – не философ в полном смысле слова. Скорее, поэт. Макс пообещал как-нибудь почитать.
Через несколько дней, зайдя на прежнюю квартиру к друзьям, он застал Петю Чела. Тот вертел в руках книгу Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра».
– Подарили, – сказал Чел. – Смотри, надпись: «Пете – сверхЧЕЛовеку». Подхалимы!
– Дай почитать, – ухватился Макс.
– Для тебя и принес…
Читая «Заратустру», Максу казалось, что он эту книгу пишет, за каждой строчкой предвидя следующую. Подобно Ницше (да будет сравнение уместным), он стремился продумать свои чувства до конца. Он верил, что жизнь не обязана быть медленным и мучительным самоубийством – в ней может заключаться иной смысл. Само отвращение давало ему крылья и силы, угадывающие чистые источники.
Мир – это скорбь до всех глубин,
Но радость глубже бьет ключом…
Книга произвела сильный эффект – Максу даже почудилось, что еще немного, и он поймет, что делать. И немедленно сделает.
Боль в сердце следовала за ним повсюду, причиняя дискомфорт, не позволяя забыться и с головой погрузиться в иллюзорное благополучие.
Наследница врачевательных традиций средневекового талмудиста Рабби Моше бен Маймона (в просторечье – Рамбама) – темноликая пожилая Юдифь обитала в многоквартирном доме одного из новых районов Иерусалима. Договариваясь по телефону, она наказала Максу купить в зоомагазине самца голубя.
Уложив пациента на кушетку, знахарка велела заголить живот, и два часа удерживала, прижимая к солнечному сплетению, голубя – до тех пор, пока глаза птицы не заволокло синеватой пленкой. Дохлого голубя Юдифь кинула в мусорное ведро, а перепачканный пометом живот пациента вытерла салфеткой.
Поднявшись с кушетки, Макс понял, что боль ушла. Попрыгал на месте, крутанулся – не болит! Расплатившись со знахаркой, он вышел на улицу.
Охватила эйфория: здоров!
Доехав до дома, он припарковался и заглушил двигатель. Внезапно настроение изменилось: им овладел небывалый, парализующий страх. В мгновение Макс покрылся отвратительно-липким по́том.
Боль последние годы была его неизменной спутницей. С ней он проделал немалый путь, у нее учился и стоял уже на пороге открытия. Но теперь он здоров – здоровье досталось на дармовщину. Выходит, всё хорошо, и завтра опять на работу – влачить постылую жизнь до пенсии? Лучше уж быть больным!
Макс вышел из машины. Боль вернулась: каждый шаг привычно отзывался в сердце. Он шел домой и был не один – он ощущал присутствие. И каждый шаг, помимо боли, отдавался почти осязаемым посылом: жизни не бывать
