Квашниных-ершей с вами в родстве! Пущать?
Левушка, стоя в дверях, вытянул шею, но и с высоты своего роста не смог разглядеть здешнюю хозяйку – на ее постели сидели какие-то дамы в пышных вздыбленных платьях. Только и маячило, что чепец-дормез, увенчанный посередке ленточной розеткой неизъяснимого цвета – петиметры и щеголихи давали таким цветам свои названия, но Левушке за служебными делами не всегда удавалось уследить за ежедневно меняющейся модой.
Из-под края мехового одеяла, это среди лета-то, явилась рука в кружевных воланах, сделала вот этак – пущать!
Следовало раскланяться, но проделывать правильный придворный поклон с риском для жизни Левушка не желал. Да и что за поклоны в дверях?
– Нельзя ли всех этих особ попросить вон? – обратился он к женщине, которая привела его сюда, как видно – доверенному лицу старой княжны, однако сама не двигалась с места.
– Нешто они тебе, батюшка, мешают?
Тут Левушка безмолвно пожелал чертей любимому другу, пославшему его в это бестолковое бабье царство. И вслух попытался объяснить, что разговор со старой княжной должен происходить наедине.
– Как же наедине, когда она – девица?!.
Левушка растерялся. Видать, забота о нравственности в этом московском доме была на недосягаемой высоте. Неудивительно, что воспитанница сбежала.
Не растерялся Федька.
– Она – девица, а мы – полицейские, – попросту сказал он. – Ну-ка, тетенька, пусти.
Он вошел в спальню и тряхнул сидящую богомолку за плечо.
– Ну-ка, освободи местечко, матушка!
Та дернулось под рукой, но пальцы были цепкие.
– Давай, вставай, нечего тут рассиживаться, – еще довольно ласково попросил Федька.
– Архаровец!
– Архаровец, – подтвердил он. – Ну, живо, живо, живо! Девки, выметайтесь!
– Ты чего там творишь? – раздался недовольный голос старой княжны. – Ты моих девок не трогай!
Богомолки встали, и в спальню смог войти ободренный Федькиной отвагой Левушка.
– Вашим девкам, сударыня, при важном разговоре делать нечего! – так же громко отвечал он. – Велите им в людскую убираться!
С великими препирательствами удалось выгнать из спальни ни много ни мало, а восемнадцать особ женского полу, не считая мосек. Оставались две родственницы-гостьи – но про этих княжна и слышать не желала. Оставила также молодого доктора приятной наружности – всякая дама в годах была бы рада, когда такой любезный круглощекий кавалер, благоухающий французской пудрой «марешаль», подает пилюльки, по утрам выслушивает судьбоносные сны, а по вечерам – как проведен день.
Левушке поставили стул в двух шагах от постели.
Княжну приподняли и обтыкали подушками, как если бы она, помирая, вовсе лишилась сил, но Левушка видел, что до смерти тут далеко, а
