примирительно похлопал улыбающегося калмыка по плечу, -ты в четвертой был, а я, правда твоя, в шестой дивизии, у Тимохи. И.., -он внимательно всмотрелся в тускнеющую даль, – жди нас вскорости обратно, ежели чего… С гостями жди!
Басан посуровел, разгладил жиденькие, свисающие ниже лица усы, и, повернувшись в степь, махнул рукой на восток:
-Вдоль берега этого ручья держи. Версты три-четыре будет старая колодец… От того колодец поверни на полуночную луну, однако. Строго иди! К утру упрешься в Баруновский аймак! В крайнюю от балки хату он ходит, там учитель, русская женщина живет. Шибко красивая. К ней ходит.
-Кто ходит, Басан?
-А тот, кого ты хочешь… найти, однако! Иди! Только под ноги смотри… Хорошо смотри!
Он отвернулся, махнул рукой на стоящее вдали на склоне одинокое голое дерево:
-Во-он… Видишь? Там повесила! Она повесила… Вашего товарища повесила! Ге-пе-у повесила! Она просился, шибко плакала… Не слушала, все равно повесила!
Григорий угрюмо поглядел на дерево. Панкрат сухо матюкнулся:
-А што ж ты… Буденновец сраный, не отбил его?
-Как отбила? Как?! Их к Басану сотня заходила. Моя старуха… то же… чуть-чуть не повесила!
-Э-ге! А твою старуху-то за што?
Басан подошел поближе, взялся рукой за стремя:
-Моя старуха, – он робко оглянулся, – вас, однако, не любит! Коммунисты… Хурул на Яшкуле закрыли… И их, банду, тоже, однако, не любит! С дивами знается! Гелюнги и багши к ней приходят! До-о-л-го шепчется! Ворожит, все видит, все знает! А… Он сказал: скажи мне, старуха, где смерть моя? Где приму свою пулю? А та говорила: и девять дней не пройдет, как и ты сам будешь там, – Басан показал на одинокую шелковицу, раскидисто чернеющую вдалеке неопавшей сухой листвой, – как та собака висеть!
Тронулись. Отдохнувшие за целый день кони живо пошли под ровный белый бугор, покрытый редкими сухими вениками прошлогоднего бурьяна. Степь под снегом уже промерзла и гулкий стук копыт по земной тверди радостно полетел вслед за ними. Вскоре по левую руку показалась маленькая круглая луна в тонком ярко-золотом обруче. Где-то не так далеко тоскливо завыл одинокий волк.
-Матерый голосит, -Панкрат наконец нарушил долгое молчание, -не подстава ли часом этот… красный калмык, Григорий Панкратыч?
Тот не оборачиваясь, сухо бросил через плечо:
-Та не-е… Были у нас и еще наводки на эту бабенку… А ты еще р-раз вспомнишь старое!.. На ложку он позарился! Э-эх, босота!..
-А это я ево… классовую сознательность хотел проверить!! – тут же нашелся Панкрат и, пришпорив коня, вырвался вперед.
-И што…, -усмехнувшись, крикнул вслед Григорий, тоже ускоряя бег жеребчика, -проверил?
-А то! Гнида! Пережиток… старово режима! – долетело из белой снежной круговерти сквозь дробный топот копыт.
Как и научил Басан, от старого, почти засыпанного снегом колодца, повернули
