бежать, времени совсем нет. А это что за волк такой стоит?!
– Я не волк такой, я – Даша.
– Какая же ты Даша? Ты настоящий волк в Дашиной одежде! Я тебя узнал! Всё, побежал! Алик, давайте с Ксенией ещё раз, подробно!
И убежал. Александр ожидающе смотрел на меня, а я стеснялась. Начинать с «я проснулась…» – будто шторку отдёрнуть в свою комнату, и я такая – в ночной сорочке, простоволосая. С нечищенными зубами! Но как тогда объяснить, что я делала ночью на улице? Ещё подумает, что я лунатик. Стояла и молчала как дура. И чувствовала, что краснею.
– Ну, в общем, вышла ты на улицу в тихом обмороке сонном… – начал за меня Александр.
– А я знаю этот стих! – неожиданно выпалила я.
– Какой стих? – удивился Александр. – Сомневаюсь. Его никто не знает. Кроме меня и забытого поэта.
Я подняла глаза и увидела, что он улыбается. Совсем не насмешливо и не издевательски. А как будто удивляется и радуется, что я ему про стих сказала. Папа бы сказал: «Ликом просветлел».
– Я точно его знаю! Вот:
Есть у каждого бродяги
Сундучок воспоминаний.
Пусть не верует бродяга
И ни в птичий грай, ни в чох…[1]
И замолчала. Что я, маленькая – стихи наизусть рассказывать?
– Ух ты! Надо же! – улыбнулся Александр. Хотел сказать что-то, но передумал и начал расспрашивать про Ночного Человека: какого роста, куда смотрел, какая машина была – легковая, грузовая?..
– Спасибо, Ксения! Это очень-очень важно. Мы обязательно проверим! Не откладывая! – быстро попрощался и ушёл.
Конечно, что ему со мной стоять! Похвалил за стишок, как ребёнка, и пошёл. Я некрасивая, на носу веснушки. И держать себя совсем не умею. Правильно папа говорит: нескладная, толстая, колода колодой! Зачем-то ещё Дашу с собой притащила.
– Санечка, а стих говорили – это как пароль у Бобров, да?
– Да, Дашенька, да. Пойдём домой, пора уже.
Убежать Спиридонцев не пытался, от своего дома сразу пошёл на собрание. Ворота из его окон прекрасно видно; понял всё, наверное. Шёл вихляющей походкой, которая должна была изображать непринуждённость, в нашу сторону не смотрел – точно, понял.
Осенью и зимой мы собирались в холле недостроенного Ларискиного дома, там человек тридцать поместится, летом заседали перед сенным сараем. Вылет крыши защищал от солнца и дождя, ветерок с реки и навозный дух с фермы остужали кипящие страсти.
Вообще на травке, под синим небом, собрания всегда проходили спокойнее, даже Вадим меньше нудел. И Аркадий смягчался, и братья Закирзяновы. Только на Спиридонцева ничего не действовало.
Он понёс с места в карьер:
– А что – теперь собрание собираем, когда у председателя левая нога захочет? Вчера-позавчера нельзя было сказать? Других дел у нас нет? Электричество отрубают, газ отрубают – это никого не волнует, главная чесотка – это собрание провести?
«“Чесотка” – кубатовское слово», – отметил я.
Выскочил
Д. Кедрин «Бродяга».
