как и сказал Николаич, стала переливать через уменьшившуюся запруду; поспешающие по течению мертвецы толкали нас в руки, в ноги, в пояс. Сергей несколько раз нырял, чтобы продёрнуть трос понизу, пришлось даже звать на помощь Аркадия.
– Конечно, татары нежные, а армяне чувствительные. Их жалеешь, давай опять на евреях выезжать, – ворчал Аркадий на втором перекуре. – Правильно говорят: «Где татарин прошёл – еврей плачет».
– Не плачьте, сердце раня, – травил его Сергей. – В следующий раз, когда живые голые девки приплывут – вдвоём пойдём, никого не возьмём с собой.
– Дождёшься от тебя. Ты тогда меня в лес с дробовиком отправишь, знаю я тебя. Я всё думаю – где крановщик-то?
– В этом-то всё и дело, – непонятно сказал Сергей. – Ну что – погнали последнее? Последний дуб – он трудный самый.
– Погнали. Слушай, а снаряд в корнях – откуда? Здесь же войны не было, не с гражданской же?
Мы все перепугались, когда второй дуб закачался на тросах и из земляной гущи корней выскочил тускло-жёлтый, как жёлудь, снаряд. «Ложись!» – крикнул Сергей, мы бросились на землю, но всё обошлось.
– Так вы меня слушаете, – усмехнулся Сергей. – «Знай и люби родной край». Рассказывал же: здесь танковый полигон был во время войны. Танковые части сколачивали – и на станцию Костерёво, в эшелон. Колонна «Московский колхозник» здесь формировалась. Снаряд остался, в землю ушёл, а в земле даже камни туда-сюда ходят. Корнями вытащило.
– Да, вспомнил. Но снаряд надо взорвать сразу, не дай бог что.
– Закирзяновым отдадим, они оружие любят. Я ведь знал, что у них карабины есть. Они думают – далеко в лесу охотятся, их не слышно, потом оружие спрячут и всё чисто. А порохом-то пахнет от них. Но молодцы, что сами сказали.
Мне тоже нравились братья. Отдельно за то, что никогда при нас не переходили на татарский. Скверная нацпривычка – выключиться вдруг из разговора и бормотать на своём, Кавказ так любит.
А ты как баран стоишь, глазами лупаешь; о чём бы там они ни горготали, всегда кажется, что тебя парафинят.
– Как хочешь, Серёг, но стрёмные они, – сказал Аркадий. – И самое главное, со Спирькой заодно – вот что непонятно. Особенно младший. Хорёк. Мы с Борисом свиней кололи, Равилька подвалил, глаза аж горят: «Давайте я с вами». Херасе, доброволец – свиней разделывать! Живодёр. Я ему в шутку говорю, татарам не положено, мол, а он уставился, глаза как бритвы. Чуть в торец ему не выписал для профилактики.
Я вспомнил нехороший косой взгляд Равиля на брата. Но уж очень нагнетает Аркадий.
– Аркаш, а тебе ж тоже свиней резать нельзя. Ни есть, ни резать. Некошерно, – напомнил я.
Дразнить с Серёгой Аркадия мы привыкли со школы. Он, вспыльчивый до безумия, почему-то охотно нам подыгрывал. В память о детстве, наверное.
– Некошерно – это если ветчину со свиным молоком, – отбил Аркадий. – Не жарь поросёнка в молоке матери его.
Загудела рында, мы стали быстро одеваться, и папа сказал:
