но и мешала супругу идти на поводу у дурной привычки, по мере сил. Мерой этой она, кстати, превосходила его тоже. Я видел собственными глазами, как Рома, рвавшийся в магазин, чтобы приобрести еще огненной воды, совершал энергичные движения руками, ногами, взрывая башмаками фонтаны песка, но при этом не двигался с места, как на беговом тренажере, поскольку Наталья держала его сзади рукой за штаны. В итоге разбушевавшийся муж был заперт в чулан. Правда, надо отдать должное Роме, на этом он не сдался. Как только Натаха потеряла бдительность, он сумел вылезти через узкое окошко, в которое кошка протискивалась с трудом, и продолжить банкет.
Наталья родила Роме четверых детей, и, мне кажется, являлась образцом той самой женщины, которые есть еще в русских селеньях, не смотря ни на что. Не знаю, удастся ли ей когда – нибудь отличиться на пожаре, может быть, это и не обязательно, а только, когда я однажды увидел возле Роминого дома неведомо откуда взявшегося настоящего, живого коня, то сразу подумал, что это его, верно, остановила Натаха, случайно вышедшая на улицу как раз в тот момент, когда конь скакал мимо по своим делам…
– О! Здрасте! – воскликнула Наталья, когда мы вышли из машины. – А вы как все вместе?
– Случайно, Наталья, – вынужден был признаться я с сожалением, имея ввиду Ромину племянницу, с которой я уже мечтал оказаться вместе не случайно. – Здравствуй!
– Как же вы Спонсора не уберегли? – затронул я сразу животрепещущую тему.
– Нашел он, с кем в лес ходить! – с возмущением воскликнула Наталья. – С Никотинычем и Савроськой! С этими алкоголиками!
– Что же Савроська медведя не прогнал? – спросил я.
– Говорит, его рядом в тот момент не было. Он грибы собирал, а Щербаков за речку перешел по мосту. Только слышит: «Э-э-э!!!» – Наталья изобразила, как медведь ревет.– Выбежал на просек, а никого нет. Ни Спонсора, ни зверя. Видел, говорит, только, как медвежонок за елки забежал. Стал аукать Щербакова, не откликается. Под берегом нашел, лежит. Медведица – то как дала ему лапой, так пол-лица нету.
– Бр – р – р! – я живо себе представил, как это было, и посмотрел на Татьяну. На ней теперь тоже лица не было. Такого, как в машине, я имею в виду. Со сдерживаемой улыбкой, глазами – омутами, и в каждом по черту. Новую, серьезную мину на ее лице я впитал в себя так же, как прежде лукаво – веселую.
– Как Гоша? – спросил я Рому, чтобы переменить тему. – Как братва?
– Гоша с Джо «уазик» красили вчера, – сказал Рома. – Я им бампер приварил.
Натаха отвела Татьяну в сторону, поговорить о чем – то о своем, о женском. «Уазик» – это хорошо, – подумал я. – Поедем в лес за глухарями». А вслух спросил:
– Как Джо? Охотится?
– Брал ружье у Хустова. Свое – то у него отобрали. Не знаю, добыл ли чего.
– Что Хустов делает?
– Глаз лечит! – встряла вернувшаяся к нашему разговору Натаха. – Стася ему подсветила глаз, чтоб лучше видел, когда к молдавашкам шляется!
Я знал эту общую беду всех
