от холода лица.
– Так распротак в бога-душу с чечеточкой… – прозвенело глуховатой бронзою кудревато сплетенное ругательное кружево – Слушай мою команду! Смирно. Дерьмо напудренное… Старшему доложить – караул у вагонов поставлен?.. Истончившийся, обглоданный оголодалым морозом отчетливый резкий голос взлетел в вагонную стальную студь, неминуемо суля, казалось, унизительно рассыпаться холодными углями кашля, но опутанный инеем призрак вскинул тонкую руку ко рту – и неозвученная злая немочь обозначила себя лишь шумным выдохом сквозь задавленный горький стон. Облачко выдышанное кадильным дымком отуманило сухую иконопись высоких скул и провалившихся великомученических глазниц.
– Я – адмирал Колчак… – отразилось от вымерзших стен, словно роспись на бланке приказа, и приказ этот хлестанул наотмашь привычно и властно, пробуждая в партизанской толпе-вольнице тех, кто знал что такое приказ. Тем паче такой приказ: о золоте несметном, которое отбить надобно во что бы то ни стало у мерзостно зелёных чехов для новой и прекрасной жизни в грядущей кумачовой правде…
Требовал приказ исполнения.
Звал к немедленному действию, опережающему разум.
Вагонная толчея смешалась пестрым разноголосьем:
– Ййесть! Так точно! – с привычной рубленой солдатской лихостью и:
– Не сумлевайся, дедушка… – неторопливым чалдонским охотницким басом и:
– Бытто он! Колчак… – оторопелым шахтерским сырым напевом и:
– А как признал?.. – с пронырливым мещанским интересом!
А на интерес смешок охрипший с фасонным матерным загибом:
– По нашенски лается… По флотски, – и ругатель – молодой, приземистый, неожиданно чисто бритый – вдруг бестрепетно распахнул на холодине махровый от студёных плачущих игл ворот. И задорно глянули на снежный свет застиранные, перештопанные, сбереженные в таежных дебрях тельняшечные полосы цвета штормового неба и кучевых предгрозных облаков, полосами плеснуло властному серебряному призраку в лицо..
Плеснуло, раскатилось!
Повеяло бескрайним йодисто-солёным.
Шипяще зашуршало волной по галечному склону.
Свистнуло тугим ветреным порывом.
И сломало скорлупу из серебра.
Выпустило смертельно измождённого невысокого, сухого телом человека, который на секунду скомкал морщью твёрдо сжатые губы и повёл седой крупною головою в болезненной судороге…
Словно хотел отвернуться.
Но не отвернулся, а синим своим остролучистым взглядом заглянул ругателю в глаза: спокойно, прямо.
Напоминающе.
Ругатель багрово вспыхнул, с ожесточением вколачивая тяжёлые тугие кулаки в глубокие карманы.
И печально, со струнным звоном, лопнуло что-то, на миг протянувшееся между ним и синеглазым призраком в плену серебряного льда.
Но уже водоворотом, буруном вокруг пленника
