в расстегнутом пальтишке, платок на плечи сбился, недоразмотанный… И сапожки снять не успела – свалилась. Разрумяненная, вспотевшая во сне, сопливая: нос забит, дышит ртом… Я выпростал ее из пальто – такое немодненькое, подол колокольчиком, разул: э-э, набойки-то… того! Не забыть починить! – укрыл, прощупал подчелюстные лимфоузлы. Она захныкала, будят же, погладил по головенке нечесаной – притихла… И все глаза открыть пыталась, чуяла чужую руку, любопытничала. Куда там… Но ротик попросил разинуть – подчинилась добросовестно. Вытянула музыкально: "Ааа!" – и язычок показала: свежий, розовенький… Тоненький как у котенка. Я для очистки совести легонечко еще жадный животик помял.
Хихикает, щекотно ей. Ножки подбирает… А чулки – штопаные. Штопка аккуратная, не белоручка госпожа адмиральская любовница.
Тьфу-тьфу, не сглазить бы, исключительно здоровенькая барынька!..
Посчитал я здоровенькой пульс, с перепугу не понял, есть жар, нет жара, потрогал губами лобик… Ну, небольшая температурка имеется. Простыла в вагоне. Не страшно, в тепле поправится.
Выпрямился…
Глядь – а она на меня смотрит.
Сквозь ресницы…
Я как отпряну! Как побагровею!
А барынька как закинет ручки за голову, как потянется… Грудочки под красным платьем торчком. И корсета не носит по новой моде – хороша, бесстыдница. Ах ты, думаю, штучка. Колчаку пожалуюсь, будешь знать.
– Доброе утро, господин революционер, – говорит мне штучка, голосок кокетливо вытягивает.
Ой, и как это Колчак с ней живет?..
Я тогда еще, наивный, не знал, что Колчак тоже – штучка…
– И вам с добрым утречком, – раскланиваюсь, сам нашариваю спиной дверь. Выпалил скороговоркой об обеде, о бане, о том, что видеться им дозволено… И боком, боком – скорей уносить ноги.
Я не Колчак, мне такого добра не надо!
А в коридоре-то – милейший Илья Никифорович.
И откуда вывернулся? Вот увидит сейчас мою морду бурачного цвета… И сбежать нельзя. Служба.
А он злой, ему не до морды!
– Товарищ Чудновский, – пыхтит – тебя я и искал! слушай… Сволочь ты такая!
Я палец к губам прижал, на дверь указываю – тише, мол, услышит… И за рукав его, а что делать.
Пока он за мной к адмиральской камере топотал, мне от него влетело.
"Верховный", говорит, психует так, что сейчас кусаться начнет – и все из-за тебя: ладно, дворянская дурочка за решетку захотела, а ты, видать, заодно с ней ума лишился и дуру послушался, вот мил-дружку ее теперь со страху за любовницу хоть на стенку лезь!
– Ага, – киваю – и что, уже пробовал лазать?.. Сколько раз, на какую высоту? Забрежин шуток не понимает.
– Помолчал бы! Болтушка. Где ему… На ногах не держится. Сидит, к стене приваливши, папиросы смолит, кашлем бухает, руки дрожат, губы трясутся: между прочим, в шинели, а у него натоплено – хоть веник бери. И с лица бледный такой, краше в гроб кладут.
