Но тот оказался не робкого десятка, ловко пихнул Арона в грудь обеими руками и проворно захлопнул дверь. Арон побарабанил ещё пару минут, но никто ему так и не открыл.
На шум выглянула соседка Пелагея Ивановна.
– Ой, Арончик, ты что ль?
– Я, Пелагея Ивановна. Вот, вернулся, а меня домой не пускают. А родители мои где?
– Ой, Арончик, а ты и впрямь не знаешь?
– Нет, ничего не знаю. Я только вернулся. Писем от них уж года два как не получал.
– Ой, касатик, – вдруг запричитала Пелагея Ивановна.
У Арона от дурного предчувствия сжало сердце.
– Что? Что случилось? – закричал он.
– Ой-ёй-ёй-ёй-ёй, – выла соседка, – ой, голубчик, ой сиротинушка-а-а-а..Нет твоих родителей, погубили их.
– А сестра?
– И её, голубушку, красавицу ненаглядную нашу, погу-би-и-и-и-ли.
Арон обмер. Новость оглушила его. Ноги подкосились, и он сполз на крыльцо. Сделалось душно, и дрожащей рукой он начал расстёгивать гимнастёрку.
– Кто погубил? Да не войте, Пелагея Ивановна! Толком скажите!
– Да, да, конечно. – Пелагея Ивановна кончиком повязанного поверх головы платочка отёрла слёзы. – Погром у нас был.
– Какой погром?
– Знамо какой, яврейский. Сначала казаки лютовали, а потом и местные им помогать стали. Жуть какая. Много народу извели. И родителей твоих забили. До смерти. – Пелагея Ивановна перекрестилась. – Бог всё видит, воздастся супостатам, гореть им в аду!
– Видит, да ничего не делает, – горько произнёс Арон. – А моих кто?
– Да кто там разберёт. Мы по домам попрятались. Такой страх. Один такой высокий, в папахе был, а остальных и не углядела. Мы и в окно выглянуть боялись. Ой, как же ты теперь? Куда ж тебе податься? Идём Арончик, я тебя хоть пирожками накормлю. Идём, идём.
Пелагея Ивановна потянула Арона за рукав, он покорно встал и пошёл в крохотную комнатёнку.
На десяти квадратных метрах помещалось всё добро Пелагеи Ивановны: кровать с высокой периной и тремя подушками, тумбочка около неё. Маленький стол у единственного окошка. Пара стульев, небольшой шкаф и сундук, накрытый белой, тонко вязаной накидкой. Небольшая горка с посудой.
– Да ты скидавай всё с себя, умывальник в сенях.
Арон скинул вещмешок, а за ним и скатку. Подвинул всё к сундуку и пошёл к умывальнику. Намылил серо-коричневым обмылком руки и поднял клапан. Неровная струйка воды потекла ему на руки. Закончив умываться, он вытерся рушником, поданным Пелагеей Ивановной. Его била нервная дрожь, и ничего поделать с этим Арон не мог. Пелагея Ивановна поставила на стол тарелку с пирожками.
– Ешь, Арончик, пирожочки только напекла. С картошечкой. Ой, да ты дрожишь весь. Сейчас, сейчас, – засуетилась она, открывая дверцу горки и извлекая оттуда початую бутылку. – Давай помянем родителей
