свет разума), самое главное: – сохранить ясным свой разум среди бесплотных теней, навсегда его утративших – говорит он.
Быль моей семьи:
Отец пришёл в апреле 44-го, в сопровождении медсестры, опираясь на два костыля и подпираясь ещё палочкой. Правой ноге, с вырванными осколком снаряда связками под коленом, предстояло ещё долго заживать.
С трудом присев на низенькую скамеечку, перед раскрытой пылающей топкой лежанки, он протянул к огню озябшие руки. Мать хлопотала, ставя на стол нехитрую снедь. Ей помогала дочка Флоренса, 12 лет. Дочка Надежда, 9 лет, мыла картошку. Два лобастых сына – Вячеслав, 7 лет и Алексей, 5 лет, забившись в угол, рассматривали отца. За юбку матери держалась младшенькая, Татьяна, 3 лет.
Медсестра, оглядев нищую комнату, спросила мать: – «У вас в селе есть медпункт?»
«Надя!» – сказала мать: – «Проводи сестру».
Надя накинула на плечи фуфайку, сунула ноги в рваные сапоги и ушла с медсестрой в деревню.
«Где мои письма, Таня?» – вдруг спросил отец у матери.
Мать достала с полки стопку треугольничков, перевязанную ленточкой и протянула их отцу. Он бросил всю стопку писем, не развязывая, в огонь. Бумага медленно, будто нехотя, начала тлеть по краям. Отец, взяв кочергу, поворошил горящие поленья. Ярко вспыхнув, бумага быстро сгорала, оставляя на мгновение чёрные листочки, на которых проглядывали буквы, после чего рассыпалась в прах. Мать, молча, плакала сзади.
E poi che la sua mano a la mia puose
con lieto volto, ond'io mi confortai,
mi mise dentro a le segrete cose. [21]
Quivi sospiri, pianti e alti guai
risonavan per l'aere sanza stelle,
per ch'io al cominciar ne lagrimai. [24]
Diverse lingue, orribili favelle,
parole di dolore, accenti d'ira,
voci alte e fioche, e suon di man con elle [27]
facevano un tumulto, il qual s'aggira
sempre in quell'aura sanza tempo tinta,
come la rena quando turbo spira. [30]
Дав руку мне, чтоб я не знал сомнений,
И обернув ко мне спокойный лик,
Он ввел меня в таинственные сени. [21]
Там вздохи, плач и исступленный крик
Во тьме беззвездной были так велики,
Что поначалу я в слезах поник. [24]
Обрывки всех наречий, ропот дикий,
Слова, в которых боль, и гнев, и страх,
Плесканье рук, и жалобы, и всклики [27]
Сливались в гул, без времени, в веках,
Кружащийся во мгле неозаренной,
Как бурным вихрем возмущенный прах. [30]
Протянув руку Данте, Вергилий ввёл его через ворота со страшной надписью.
Войдя, поэт услышал в беззвёздной тьме такие вздохи, плач и крики, что поник душой. Это – город, охваченный войной, который скоро падёт.
Какофония услышанного вводит его в страх. Пушечная пальба, выстрелы мушкетов, ругань отчаявшихся защитников города, вопли и стоны раненых и умирающих. В полной тьме это сливается в единый гул, кружащийся и несущийся в пространстве. Это – голос войны. Люди здесь и души людей – всего лишь прах земной, гонимый и рассеиваемый бурным вихрем войны.
В то же время это и голос истории. Разобраться в обрывках этих наречий, ропоте и словах – достойная задача для того, кто считает себя историком. Время и место должно иметь каждое событие
