вышагивали по пыльным улицам и громко её пели.
Наша деревня Бабык была расположена в лесной зоне, на небольшой сопке, которую огибала тихая «ленивая» речушка с таким же названием. У подножья сопки ближе к речке находились деревенские огороды, на которых росла огромных размеров капуста. Лес у деревни в основном был сосновый, а под ним – массивное гранитное плато. Летом от палящего солнца это плато нагревалось, и от него тепло передавалось земле и корням сосен. Сосны начинали плакать – выделять смолу-живицу, которая стекала по шершавым стволам сосен ароматными ручейками, быстро затвердевавшими янтарными струйками. При этом в лесу воздух пропитывался запахами этой смолы, свежей хвои, коры сосен. Когда мы забегали в лес, где играли порой до позднего вечера, у нас начинала кружиться голова, а потом ощущалась такая лёгкость, что, казалось, от этого ароматного чистейшего воздуха можно взлететь над лесом, над сопками и речкой. Эти запахи являлись запахами нашего детства, которые остались в нашей памяти навсегда. Раньше это была казачья станица – передовой форпост российских южных рубежей. После революции большая часть казаков покинула родину, некоторые уехали в Маньчжурию, в Турцию и другие заморские страны, где и сгинули. Постепенно станица превратилась в обычную маленькую деревушку. Во время Великой Отечественной войны количество жителей в нашей деревушке увеличилось за счёт эвакуированных украинцев, белорусов, ссыльных немцев. Меня поражал язык, на котором эти люди после долгой совместной жизни по соседству общались. Он состоял из русских, украинских, белорусских, немецких слов и оборотов. Этот языковой конгломерат был понятен местным деревенским жителям, но оказался неудобным при общении в районном или областном центре – деревенских мало кто мог понять.
Рано утром после первой дойки бабушка Екатерина будила меня и МПСа, давала нам по большой кружке тёплого парного молока, которое мы выпивали и вновь сладко засыпали до третьих петухов.
Я обратил внимание, что когда мы садились за стол, моя бабушка Екатерина накладывала МПСу больше пищи, больший кусок курятины или другого мяса, побольше шанежек. При этом она с нежностью старого человека гладила мою белобрысую голову и голову мальчишки-казаха, покрытую жёсткими, чёрными, как крыло молодого ворона, волосами. При этом она тихо вздыхала. Мы же низко наклонялись над тарелками и затихали. Я знал, что у бабушки муж пропал без вести на фронте, и она ждала его оставшиеся годы. Всю свою жизнь бабушка работала в колхозе. Женщинам во время войны и по её окончании досталась трудная доля восстановления разрушенного хозяйства. Так уж получилось, что с войны в родной Бабык вернулось менее половины мобилизованных на фронт мужиков, да и то из них большая часть была покалеченных. Огромная тяжесть сельской работы легла на бабьи плечи. Порой они вскапывали поле, запрягаясь вместо волов в неподъёмный плуг. Но ни война, ни тяжёлая работа не сломили их.
Накормив нас, бабушка работала по хозяйству дома, а мы же, гонимые ветром приключений, уносились на просторы деревушки, леса, речки. Это были незабываемые времена нашей вольной деревенской жизни.
Вечерами бабушка нам тихим голосом напевала казачьи
