как бесплатные контрамарки на спектакли – так каким-нибудь фуксиям, а как экскременты с лошадиных копыт соскребать – так Самородский. На что это похоже?
– Да потому, – ответила Ира, нападая, – что ты, кроме своих полуголодных аквариумных рыбок и собственных гормонов, больше никаких животных не видишь в упор! К тебе обращаться – только расстраиваться.
Я слишком люблю Ируньку, чтоб сказать ей, мол, это – неправда, что в упор я очень даже увижу всякую зверюгу – и большую, и малую. Даже блоху на её диване от подобранного котёнка. Но спорить не стал – иначе мы ввязались бы в перепалку и скатились бы до мелочных обвинений, типа «Ты мне испортил всю жизнь!». Близилась ночь. Или, как это обычно говорится в подобных случаях, – смеркалось… Честно сказать, вся эта затея с верховой ездой в столь позднее время была мне, культурно выражаясь, не очень по душе. Тем более что я был не ужинамши. Но я покорился и, ослабленный стрессом и девичьей слезой, смиренно позволил транспортировать себя вниз по Рязанскому проспекту до пункта назначения.
Мы вошли в полночь и робко попросили смотрящего (или как там он у них называется). Смотрящий, молодой человек с природной пушкинской завивкой волос, был склонен к дневному образу жизни – на зов откликнулся с плохо скрытом на заспанном лице раздражением. Мы робко попросили у него экипировку для выездки (или как там она у них называется) и с извинениями пожелали его кучерявой голове удобно пристроиться на подушке.
В стойлах перебирали ногами полусонные лошадки. Копытные недовольно фыркали и настороженно подносили к незнакомцу кожаные футляры морд. Катьку я до этого никогда не видел. Но, братцы, когда я увидел её, эту аристократку белой кости и белой масти, я умилился, сердцем – размяк, а душой – взбодрился. Во мне проснулись казаки по материнской линии. Зачарованный я видел себя чубастым молодцем, карьером летящим по степи в гудящей лаве. Над головой моей высекала из воздуха искры вострая шашка, на могучей груди, заполненной громовым «ура!», подпрыгивали и, стучась друг о друга, позвякивали в полном наборе Георгиевские кресты, а ноздри приятно щекотал дым сожжённого неприятельского лагеря. Я принял позу. В движения вошло раздолье и грозная решимость. Мне захотелось верхом.
Тем временем Ира живо обхаживала кобылу, подготовляя к выездке. С некоторых пор эта конюшня стала для Иры вторым (после театрального) домом. Кобыла ещё не прилежит к числу движимого имущества полячки, но знала её далеко не первый месяц и только с лучшей стороны, а потому спокойно отдаётся заботливым рукам своей хозяйки.
Извергов, которые тревожат бедное животное среди ночи по одной своей бабьей прихоти, кроме нас, больше не нашлось. Манеж был свободен и открывал широту для маневренной выездки. Утомив животное галопированием и мастерской вольтижировкой, взмыленная наездница Самусько, торжественно подвела Катьку ко мне и вместе с уздой, седлом,
