рубаху, а также исподнее алчущий уже, по-видимому, пропил, так как наг он был до последней возможности. Совершенно. Даже волосья, ржавыми пружинками скрючившиеся на груди, не внушали согрева. Никудышный и жалкий, промороженный и насквозь пропитый он топтался на пустой автобусной остановке, как сонный петух балансирует на жерди. Никакой симпатии – хоть режь! И я летел за порцией знаний мимо него по измёрзшей Москве без тени сантиментов.
Женька же без слова подошёл, скинул свою верхнюю обновку и бережно укрыл ею пьяного голодранца. Ни за грош, ни за спасибо2 отдал пиджак prêt-à-portér, в котором только что с успехом штурмовал одну из двух пар силиконовых холмов. Поступок тем более примечателен, что в ту пору Женёк ещё не был востребованным графическим дизайнером, каким умер сорок дней назад, а был всего лишь студентом третьего курса со всеми вытекающими отсюда нестабильными заработками. Тогда его гардероб не пестрил обилием штанов и курток, на трюмо не громоздились импортные ароматы, в «стиралке» не болтались комплекты шёлкового постельного белья. И стеснённый в средствах Женёк ещё две недели после того случая сморкался, хрипел, чихал и кашлял, пока не расщедрился папа.
Доброта была его органикой. По-другому он не умел. Раздаривать кусочки горячего сердца, как хлеб-соль предлагать душу с золотого подноса и было главным движущим смыслом, оправдывающим существование. Разумеется, увидеть такое с первого взгляда невозможно. Понять, наверное, – тоже…
Где-то за месяц до катастрофы мы компанией гудели на квартирной вечеринке. Беспечные, ненужные трудностям и живущие вечно. Набились, как запах в солдатские сапоги, и, подливая, красовались, делились друг с другом идейной и творческой бессмыслицей. В общем, обычный сюжет. Когда мы уже были хороши, порядочно разошлись и беззастенчиво шлёпали по ляжкам случайно подхваченных с собой малознакомых девиц, вошёл Евгений. Почти – Онегин. Впереди лёгким шагом ступала внутренняя красота, чуть проникновенно грустная от расставания с любимой девушкой (той самой Катей). Мы встретили его шутками, лихими и простецкими возгласами «О-оо! Кто это к нам пришё-ол!» и «штрафной» стопкой. Но бокалы с пойлом возгорелись от стыда за неуместность, и мы как-то сразу притихли, едва он коснулся каждого взглядом Кабирии3 и произнёс:
– Мир вам.
Я долго пытался понять: в чём же корни такого отношения к миру? Анализировал повседневные привычки Женьки, его образ жизни. Отъявленный пижон, завсегдатай самых высокомерных столичных ночных заведений он вместе с этим был человеком редчайшей, подчас абсурдной душевной чуткости. Как это могло помещаться под одной грудной клеткой, для меня было загадкой.
Я уверен, что врождённые качества тут ни причём. Черты характера всегда формируются при семейном участии. Качество воды внутри именно этого аквариума и определяет цвет плавников и величину
Бродяга так ничего и не понял. Кутался в дорогую одежду, как в свою собственную. Его кондиция не позволяла оценить жест и хотя бы поблагодарить за жизнь, как минимум, спасённую. Мне это показалось хамством, Женька же проговорил: "На вот. Носи". Во мне что-то дрогнуло. Да так, что и сейчас я, ведя эти строки, не в пример разволновался. (прим. авт. – А. С.)
Главный персонаж кинокартины «Ночи Кабирии» Ф. Феллини. (С. О.)
