Но не тихим, забитым и одиноким, как обычные самовольные жмурики, а громким и славным – так, чтобы от его исхода неприятностей хлебнуло как можно больше человек. И не ампулу он с ядом приобрёл. Не верёвкой с мылом он разжился. Не чёрный пистолет купил на Большом Каретном. Каким-то немыслимыми путями он раздобыл кусок оружейного урана, примотал его к спине и так стал ходить. Недолго, правда. Вместо скорой и героической кончины, окутанной легендами потомков и нравственным укором современникам, заработал мучительное, ступенчатое угасание всего молодого негритянского организма.
Сначала заболела поясница. Потом отнялась печень. Затем по-предательски отключилась селезёнка. Отказались работать двенадцатиперстная, толстая и прямая. Глаза стали видеть сплошные фиолетовые круги. Круги были красивы, но оптимизма их красота почему-то не внушала. И только когда с безумным трудом стали передвигаться полинявшие ноги, африканец, смекнув, что так дело дальше не пойдёт, обратился за помощью к бесплатной советской медицине.
Сделав качественный осмотр и сокрушённо покачав умными головами, врачи нечаянным движением смахнули с насквозь облучённого пациента остатки волос, умыли свои белы рученьки и дали сигнал, куда следует. Там, «где следует», умирающему задали несколько провокационных вопросов и с первым же рейсом отправили помирать на историческую родину.
На следующий же день по возвращению своего отпрыска в знак непримиримой оппозиции к политике апартеида всё партийное население африканского государства сошло с освещённого Марксом и Лениным пути таким же бодрым маршем, каким заступило на него одним чёрным днём своей истории. Об этом «вопиющем случае» с возмущённым дребезжанием обвислых щёк поведала народу советская «Правда». Сколько оборонщиков за недобросовестный догляд послетало тогда со своих должностей!..
5 марта
«Писать надо только тогда, когда каждый раз обмакивая перо, оставляешь в чернильнице кусок мяса»… А? Каково? Донцова, интересненько, Дарья пользуется этим наказом графа Толстого? Я вот дефективов не пишу, нигде не издаюсь, посему взял за правило сей наказ Его крестьянского светлейшества. Тешусь надеждой, что моя эпистола царапает бумажную плоть лишь тогда, когда остриё её заточено авторской внутренней болью, поиском чувств, эмоций, испытанием страстей, анализом переживаний. Мои «чернильницы» – капканы вдоль жизненной беспутицы, в каждой из которых осталась моя отгрызенная волчья лапа. И быть бы уже моей тушке вконец раскромсанной и разбросанной окоченелыми кусочками под толстым слоем гниющей листвы. Но – я всё ещё ползаю, всё ещё раздражаю «волчьим запахом» нюх охранных псов и даже привычки время от времени радостно помахивать хвостом не утратил. Клыки мои по-прежнему легко вонзаются в засмердевшую падаль.
Завёл дневник – записываю всё. Растрачиваю «мясные куски», потому что всё, что бы ни произошло, солью сыплется мне на ранки, не позволяя им зарастать новой плотью. Основы нервной системы расшатаны
