пятерым объездчикам по сто десять рублей; техникам, начальнику лесоохраны – чуть меньше, чуть больше пятисот рублей. Нищенство, но с привилегиями. Дрова – бесплатные, сено – бесплатное, огород – шесть соток. Такую бы привилегию в Огори иметь.
В Огори, в священниках, Виктор Александрович с Полиной Антоновной корову держали, Вербочку. Непростое было дело – сена на зиму заготовить. Впрочем, заботы о Вербочке были недолгими. За неуплату налогов уполномоченный свел корову со двора. Покупали для Ниночки: родилась здоровья некрепкого.
– Ну, что ж ты, милая! – упрекнул Виктор Александрович лошадь, но даже вожжой не стал взбадривать.
Лошадка согласно мотнула головой и пошла рысью. Веселей, без натуги.
– Спасибо, спасибо! – Улыбнулся, а на сердце – маета. Не мог принять себя, преображенного невзгодою.
Отец Викторин – в прошлом. Ряса, привычная с семинарии, – в прошлом. Борода – в прошлом. Пиджак после выпускных экзаменов куплен. Первый и последний. Не раздобрел в попах. Рубашка с вышитым воротом – труд матушки. Когда носила под сердцем Ниночку, рукодельем занималась.
Бороду сбрил, чтоб начальников не раздражать. Но ведь и крест снял. Силу священника, силу России.
Виктор Александрович закрыл глаза. Благословенную тяжесть креста на груди воскресил в себе. Без креста – товарищ товарища. С квартиры не погонят. Корову не отнимут.
Корову придется купить. На оклад счетовода в городе жить голодно. За уроки Нины молоком можно будет расплачиваться.
Мадам Фивейская за пять лет дала Нине, школьнице, знание немецкого языка на уровне выпускницы института. Французский тоже идет хорошо. И это еще не всё. Нина даже с очень деревенскими девочками не позволяет ни малейшего превосходства… Пригодятся ли аристократические манеры в жизни?
Дорога пошла в распадок. По ложбине струился ручеек. Виктор Александрович свернул с дороги, лошадь и телега проторили в высокой траве зеленый тоннель. Не хотелось выслушивать политграмоту от какого-нибудь малограмотного, не спешил к лесникам.
Виктор Александрович лошадь разнуздал. Лошадка принялась хватать траву, а он встал среди цветущего шиповника и молился.
Не ради корысти, не ради страха оставлена служба. Но ведь оставлена.
– Господи! – молился Виктор Александрович. – У меня не хватает ума прозревать Твой замысел. Господи! О чем Ты говоришь всему народу русскому и нам, живущим в Людинове? Смиряться? Смирились. Терпеть? Терпим. Прости меня, Господи! Вразуми…
Запел: «К Богородице прилежно ныне притецем… Погибаем от множества прегрешений… Кто бы нас избавил от толиких бед, кто же бы сохранил доныне свободны? Не отступим, Владычице, от Тебе: Твоя бо рабы спасаеши присно от всяких лютых».
Собрал в ладонь лепестки цветущего шиповника. Пахло медом, розами, но душа жаждала запаха ладана…
Не мог решить: кто он без храма? Из сана не извержен, от священства не отрекался. В мыслях того не было. Но как жить теперь? Священник за прихожанина в ответе, за каждого человека в Людинове. И в России! И в мире!
