поп! Донеси на меня. Глядишь, церковку тебе вернут. За успех соцсоревнования будешь Бога молить?
Виктор Александрович стоял бледный, в глазах горе.
– В тебе же все переломано, Иванов. Ты зло сердцем кормишь. Я исповедаю тебя.
– Пошел ты! – наотмашь махнул рукой, по лесу пошел ломиться.
А лесники распелись. Свои пели песни.
Рожь на яблоки меняли,
А солому на табак.
Эх, рожь на яблоки меняли,
А солому на табак.
Дела не для погляду
Отец Викторин, творя Иисусову молитву, знал: он спит. Это во сне так темно. Впрочем, на дворе ноябрь. Ноябрьские ночи, как подполье.
В левом краю окна, где тьма безнадежнее, почудился всполох. Промельком! И вдруг – свеча. Свеча плыла по пространству сна, к правому его пределу.
Свеча – в руке! Свет озарил лицо несущего.
Матушка Харита!
…Матушка Харита Крицкая с матушками Евгенией Беловой[2], Александрой Казанской, Ириной Сычёвой[3] осуждены на десять лет лагерей. «Церковная контрреволюционная группа тринадцати» – так это именуется. Четверо священников, диакон, псаломщик, трое мирян – мужская часть группы. Без суда, приговором «тройки» при Орловском НКВД расстреляны.
Был под следствием и четырнадцатый, иеромонах Тихон, служивший в подпольном монастыре на хуторе Манинский. Старца освободили ради преклонных лет, а Иерусалимскую пустыньку разорили.
…Матушка Харита подняла свечу, словно светила кому-то. И все померкло. В окно застучали.
– Слышишь? – обмерла Пелагея Антоновна. – Не открывай!
Отец Викторин опустил ноги с постели.
– Если за мной, в дверь бы грохали.
Вышел в сени, отворил дверь. Быстрый шепот из тьмы, сквозь шум дождя:
– Батюшка! Старица Серафима тебя зовет.
– Заходите.
– Я тут… Я подожду.
Женщина. По голосу – совсем юная.
– В сени заходите. Оденусь…
И вот неведомо куда, по чавкающей грязи…
Матушка Серафима – монахиня чуть ли не из разгромленного Дивеевского монастыря. Дорога во тьму может закончиться очередной расправой над священником. Однако молчаливый проводник ведет уверенно. Женщины на Руси отважны не менее мужчин. Город миновали. Ночь. Лес.
Церковную группу тринадцати людиновское НКВД соорудило в считаные дни. Мода! Дело пятидесяти, сорока, тридцати… «Тринадцати» тоже звучит броско. Брянский капитан госбезопасности Коллегов – о ромбе майора грезит, людиновский начальник Быстров в старших лейтенантах засиделся, к «большой» работе стремится, в большом городе.
«Меня-то почему не тронули? Оставили на нынешнюю ночь? Хотят взять с поличным еще одну церковную группу? Группа двух, отходящая ко Господу, – монахиня и священник, замаскировавшийся под счетовода».
Отец Викторин горестно ищет ответ на мучительный вопрос: почему
Монахиня Евлалия.
Монахиня Евстолия.
