в грудь по-бандитски, будто за дверью ждал. В парке золота по колено. Деревья голые, тянутся в небо, а в небе не спрячешься.
Возле Казанского собора (теперь это кинотеатр) Алеша остановился. Что-то было здесь непростительно не так.
– А-а-а!
Никогда этого не замечал, и вот открытие.
Крестов нет. Ни единого. Немцы придут с крестами. С черными.
– А наши были золотые, – вслух сказал.
Летчики Бога в небе не видели. Ученые сказали: мир сотворен не семь тысяч лет тому назад, как говорит Библия, а многие миллионы веков вглубь времен…
Перекрестился.
– Я не из страха! – снова вслух, громко, но кому? – Я как все русские. Как на Бородинском поле. Как на поле Куликовом. Как на Чудском озере.
На площади пусто.
Огромный разоренный собор. Без крестов. Без Бога. Огромные черные деревья. Небо огромное. Людиново, по здешним меркам, тоже огромное. А он – единственная сила против немцев. У них Франция, у них Польша, у них Россия, занятая по Десну, а потом будет по Людиново и дальше.
Дальше Москва.
Об эшелоне вспомнил. Домой бегом бежал. Отец стоял на крыльце.
– Где ты ходишь? Как стемнеет, грузимся, ночью отбываем. Подвезу тебя к станции. Рабочий поезд пойдет до Дятькова и обратно. Привезешь бабушку. Из вещей берите самое необходимое.
– Я на минутку домой!
Вошел в сени – не Орлом, мальчиком Лешенькой, с бьющимся от любви сердцем. В свои семь лет он очень не хотел уезжать от мамы к тете Наташе, к дяде Якову Алексеичу. Но тетя Наташа нынче для него – тетя-мама.
– Мама! – сказал он с порога.
– Костюм, рубашки я в сумку твою сложила. Что хочешь взять с собой?
– Не знаю.
Смотрел на маму. Он почти десять лет, кроме двух-трех летних месяцев, жил у Тереховых, у него комсомольский билет на Терехова, но мама своего Алешу любила. Мама очень его любила.
– Шахматы я к себе положил, – сказал Витек. – В эшелоне сыграем.
– Обязательно. Немцев надо, как в шахматы, обыграть.
– Немцев колуном по башке! – Сашка хоть и маленький, но грозный человек.
Подошла Дина, глаза у Дины, как небо синее. Потянулась, поцеловала в щеку.
– Тебе к бабушке? Ты торопись. Бабушка ходит медленно.
Слезы хлынули по щекам. Слезы и вправду соленые. Сграбастал Витьку, Сашку.
– Мама!
– С Богом, сыночек!
Ксения Алексеевна перекрестила Алешу.
– Не позволяй бабушке в узелках копаться. Возьми… Господи, какие у нее сокровища? Крестик серебряный да дедушкины швейцарские часы.
– Икону брать?
– Бабушку не огорчай. Бери. С Богом, Алеша! Вот тебе хлеб. До Ольшаницы неблизко, поешь в дороге.
Потянулась, поцеловала в волосы над виском.
– Мальчик мой! Ты ведь выше матери.
Машина гуднула.
– Отец
