Прожив скоро в Пятигорске небольшие остававшиеся у них средства, они все принялись за самую разнообразную работу. Снежков стал сапожником. Александра Геннадиевна начала давать уроки английского языка, сестры жены поступили кельнершами в рестораны. Наконец, Саша продавал мороженое, которое выделывали его сестры. Здоровье Саши было уже неблестяще, и врачи предписали ему воздержание от всяких эксцессов, но он не подчинялся их указаниям, и вскоре у него сделалось кровоизлияние в мозг, от которого он через сутки и умер.
С осени 1918 г. начались семейные вечера Русского общества. Сперва устраивали их в небольшой гостинице, а затем перешли в миссию. Проходили они очень мило, обычно начинались они каким-нибудь сообщением на самые разнообразные темы, а затем происходило чаепитие, и время проходило незаметно до 11-11½ часов. Число посетителей этих вечеров все увеличивалось и увеличивалось.
В конце сентября меня выбрали суперарбитром в третейском суде между Лоевской и Сефириадисом, крупным негоциантом-греком. Судьями были: со стороны Лоевской – Казанджиев и Вл. Калишевский, а со стороны Сефириадиса журналисты Троцкий и француз Каро. Дело сводилось к взаимным сплетням и болтовне. Сефириадис говорил, что Лоевская служит у большевиков, а она утверждала, что он немецкий шпион. В конце концов, мы приняли единогласно примирительную формулу, на чем особенно настаивал я, и что вполне удовлетворило обе стороны. Печально было то, что все эти сплетни возникли после того, как Сефириадис отказал Лоевской в ссуде. Про Лоевскую, к сожалению, этой зимой пошли, однако, гораздо более определенные разговоры в связи с Урусовым. Их обоих обвиняли вполне почтенные особы в по пытках нагреть их. Разговоры про Лоевскую и про Лаврентьева (атташе) пошли столь далеко, что Мейендорфу про них говорил один из дипломатических представителей, как про компрометирующих весь дипломатический корпус. Вскоре после этого они и уехали все к Колчаку.
Значительно позднее сын этой Лоевской неоднократно упоминался в североамериканской печати, но уже под девичьей фамилией матери – Кассини, и, по-видимому, играл в Соединенных Штатах довольно неопределенную роль.
В течение следующих месяцев в Русском собрании сделали доклады в числе прочих Корзухин о Вагнере и Римском-Корсакове с музыкальными иллюстрациями, Брянчанинов – о Лиге Наций, Казанджиев и Калишевский – об их поездке с агитационными целями в Христианию и Стокгольм, и Апостол (Муравьев-Апостол-Коробьин) – о русском деле в Париже.
Комитет общества собирался это время ежедневно, по утрам, в миссии. В нем, кроме Калишевского и меня, активно работал еще Кутайсов. В нем еще сделали сообщения Лелянов, бывший Петроградский городской голова, и некий Лерс, московский американец, через год оказавшийся замешанным в организации офицера дикой дивизии Хаджелаше, занявшийся в Швеции убийством большевиков, попавшийся и осужденный.
Из вопросов, поднятых Комитетом, отмечу два: когда выяснилось поражение немцев, мы сразу
