слова, которые, оказывается, существовали сами по себе, независимо от произносивших их людей. Поэтому они, появлявшиеся у меня, жившие в моих стенах, умиравшие и просто однажды исчезнувшие куда-то, все оказались фантомами. И призрачностью явилась суть самой их жизни, я видел всё это и в том ничем не мог помочь им, ни одному из них.
Немолодой моложавый мужчина поднялся на второй этаж и дёргал за ручку дверь, запертую изнутри на железный крючок, который от рывков подпрыгивал и лязгал в проушине. Наконец, словно устав сопротивляться или попросту вывалившись из высохшей древесины дверного косяка, проушина выскочила из своего гнезда, и дверь открылась.
Зайдя в первую проходную комнату, где в прошлом веке стоял рояль, а нынче был навал всяческого житейского барахла: дырявых вёдер, рассохшихся кадушек, связок старых журналов, газет, и среди всего этого возвышалась сломанная детская кроватка с деревянными точёными перильцами, мужчина прошёл по свободному проходу к следующему дверному проёму, в котором двери не было. Не помню, куда и по какому случаю её сняли и унесли, – и теперь висела ситцевая раздвоенная занавеска с голубенькими цветочками, чистенькая, нарядная, предмет заботы новой молодой хозяйки жилья.
За занавеской была ещё одна проходная комната, уже пустая, без мебели, в другое время здесь располагались девичья для дочери купца Силкина, затем будуар жены уездного начальника Федотова – лет сто десять тому назад, затем опять-таки женская комната для дочерей купца Архипочкина, Ангелины и Варвары. Архипочкин купил меня у потомков Силкина. И когда пришла в Туму революция (а она пришла в Туму на год позже, в 1918-м), на втором этаже проживало немало людей, быстро сменяя друг друга, и моя память ничего не запомнила о них, кроме того, что жил у меня наверху какой-то мелкий советский послереволюционный народишко. Была в 1929 году создана на первом этаже трудовая коммуна.
В последней, самой дальней, четвертой из расположенных на втором этаже анфиладою комнат, бывшей спальной купца Силкина, где он держал кованый сундук с капиталами, сейчас сидела на стуле посреди большого помещения с единственным окном, забранным в чудовищной мощности кованую решётку, красавица-библиотекарша и смотрела на вошедшего мужчину чёрными сверкающими глазами.
– Я шахидка, – сказала она. – Я тебя предупредила, чтобы не трогал меня.
– Знаю, – ответил мужчина. – Я навёл справки. Твой родственник Валиев – начальник земельной управы, ты жена его брата. Валиев устроил тебя сюда библиотекаршей.
– Теперь ты всё узнал. Ты должен умереть, – прозвучали слова юным, почти детским голосом. – Я тебя предупреждала. Показала, что у меня есть пистолет. Но ты как будто не обратил внимания. И вот пришёл опять, чтобы умереть, – говорила шахидка-библиотекарша.
– Сейчас пистолеты многие имеют для самозащиты, – произнёс спокойным голосом мужчина. – Пистолетом меня не удивишь. Но если ты шахидка, как говоришь,
