style="font-size:15px;"> – Это глупо, но люди называют это «благородство», – Дакота достала из ушей сережки и положила их в небольшой кармашек черного рюкзака, – и все же… Скажу, что мне бы очень хотелось обвинить в своих неудачах семью.
– Почему?
– В детстве меня не любили. Не ценили и не уважали.
– Может ты…
– Драматизирую? Возможно, – Дакота достала телефон и вытащив фиолетовую помаду, стала красить ею губы, смотрясь в черное зеркало смартфона. – Но нельзя устроить драму на пустом месте.
Эзра поджал губы.
– Вы ухмыляетесь? – девушка перестала красить губы и посмотрела в карие глаза мужчины.
– Драму можно сделать из чего угодно, – Браун вспомнил, как его любимая Мэри была вполне себе взбалмошной особой, и она то уж точно могла устроить драму из-за чего угодно.
– Тогда, вероятно, вы имели окружение, которое свои эмоции ставило выше ваших.
И эта молодая девушка была права. Права, как никто.
– А что же с семьей? – перевел тему Эзра.
– Я жила в месте, где важным было поступить в колледж и раз неделю отзваниваться, хвастаясь, какая потрясающая у меня карьера началась в пределах кампуса. Мой старший брат был звездой легкой атлетики, я была просто собой, а двое моих подрастающих братьев самые отвратительные люди на земле.
– С самого детства мой недалекий отец научил их, что муж всему голова. Из-за этого я часто могла получить по голове просто за то, что у меня нет, ну… Ну вы поняли, чего.
– Когда первый раз я попробовала наркотики…
– Легкие, надеюсь? – Эзра и правда надеялся.
– Не спешите радоваться, в жизни бывают веще похуже даже, пожалуй, героина, – девушка достала сигарету и многозначительно посмотрела на Эзру, тот кивнул, и она закурила, выпуская первый клуб дыма через проколотый пирсингом нос.
– Я пробовала траву. Всего один чертов раз. Один, представляете? – она не веря будто собственным словам уставилась на Эру. – И про этот раз узнала мама. Папа был пьян тогда, наверняка, ничего не помнил. А вот мать… Она избила меня так, что на следующий день мне пришлось ехать в поликлинику, и говорить о том, что я упала с лестницы. Тридцать раз, судя по повреждениям.
– Но подозреваю, это не самое худшее, что могло случиться?
– Верно подозреваете. В тот вечер, когда я уже лежала с тремя швами на затылке, ко мне в комнату зашел младший брат и ударил мне пощечину.
– Но почему? – Эзра недоумевал, за что же можно ударить человека?
– Потому что в его глазах я была чудовищным монстром, которого можно запросто ударить по лицу и назвать, ни много-ни мало, «Ш%%ха».
Эзра поежился, услышав нелицеприятное слово.
– А у него были основания?
– А это имеет значение?
Дважды за утро эта девушка оказывалась права. Не имеет значения, была ли она действительно той, какой ее видели.
