из ресторана за обсчет посетителей.
Окна кафе, высокие, арочные, выходили в переулок, на котором сохранились старые здания, теперь – музеи. Здесь было тихо, и тополя, которые не стригли тут, разрослись, давая тень. Особенно ей нравились краснеющие листья рябин на фоне сухого прохладного неба.
В перерывах они усаживались с Капой у окна, прикрытого шторой, и о чем-то беседовали. Капа рассказывала о бывшем муже, летчике, с которым она разошлась, не сумев поделить его зарплаты. Было странно слушать о скупости летчиков, их высокомерии и распущенности, и порой казалось, а не приснилось ли это Капе.
Иногда они забывались за рюмкой портвейна и, включив томную музыку, грезили. Капе виделась белая машина, бегущая вдоль берега моря, а рядом – темноволосый красавец, сошедший с наклейки одеколона… Она вглядывалась в лицо Капы и почти верила ей. Та была молода, нахальна и полна желаний. А ей самой, что виделось ей?
Ее «бывший» бросил ее с двумя детьми, и она едва сводила концы с концами. Приходилось подрабатывать уборщицей, пока девочки не выросли. Но и сейчас ей не хочется возвращаться домой, где каждый угол, каждая вещь напоминают о том, как все досталось. Был еще человек в ее жизни, но тот не сумел стать даже нормальным квартирантом.
Как смешны теперь былые иллюзии! Вот и она говорит «мужик» вместо «мужчина», много курит и все чаще прикладывается к вину, от которого хоть на время поднимается настроение. Но еще случаются с ней странные минуты, когда проснувшись утром, она испытывает томление от увиденного незнакомого человека, с которым только что разговаривала, любила… И как ни старается она запомнить его черты, – они расплываются, уходят, оставляя чувство горечи от своей непонятной, плывущей куда-то жизни.
…Она сразу заметила этих двоих у окна. Один большой, грузный, с отвисшими щеками, что-то весело говорил товарищу. Другой – маленький, стройный, с аккуратной стрижкой. Глаза у него были синие и серьезные. Она поняла, они из тех, из «интеллигенции»… Ее всегда тянуло к таким людям. Она считала их умнее себя и завидовала их яркой, интересной жизни.
Она стояла с тряпкой в руках и прислушивалась к разговору. Доносились обрывки фраз… «искренность», «выражение», «свой путь в искусстве», еще какие-то слова, которые в этом кафе выглядели чужеродно. Слова были такими нарядными и чужими, как те иностранные вещи, которые изредка бывали в ее квартире.
Кажется, у них что-то не ладилось. Они спорили весело, уверенные каждый в своем. Толстяк жестикулировал, изображая кого-то в лицах. А маленький красиво ел, с улыбкой поглядывая на приятеля. Но она чувствовала его озабоченность, и ее тянуло помочь ему.
Когда она подошла к ним, оба уже уходили. Маленький художник стоял так близко, и она видела его светлый открытый лоб. Он смотрел на нее, и она чувствовала, как в груди ее прокатывается ветерок, – такой нежный и тревожный. Она что-то ответила, и оба удивленно переглянулись. Толстяк миролюбиво улыбался, а маленький еще раз поблагодарил.
