в свою гильзу, солдатик.Ты вычерпал порох атаки,
и ворон расклёвывал даты
на камне, топорщились знаки
грехов на ружейном прикладе…
Рубашка сбежала от тела
на голос в увечной прохладе
и рифма её не задела.
И скатка хвостом заиграла
в твоих городах огорчённых,
где милая маятник крала
у жизни твоей запечённой
и Солнце пехоту алкало.
Два трамвая
1.
Слетается, парит, и хнычет, хнычет
чаинками, каскеткой паука,
и топотом ветров в тугом рассвете.
И ветками ветров играют дети.
Забыв мой голос, фыркает река.
Идёт трамвай вчерашнего числа,
коньяк стоит на продувном буфете.
«И вакуум фальшивый ровно светит»,
забыв состав Харонова весла.
Перечисленья – сахар ремесла.
Кого сковал ты, а кому ответил.
Греховно – всё. Я смысла не заметил
в сырой заре, что жизнь мне принесла.
2.
Завистливый трамвай в цепях морщин,
глаза закрыв, несётся к чёрной речке,
набитый перекурами мужчин
и вихрем девок безупречной течки.
Как можно, заплатив за свет, за газ,
корить соседа пряной зубочисткой?
Но Петергоф фонтанами погас,
и в этих звуках не хватает смысла.
Шагает жук и видит в этом смысл.
И жаба индевеет на пригорке.
И наш трамвай над шпилем не завис,
а посадил Цусиму на закорки.
«С глаз долой номерного дракона…»
С глаз долой номерного дракона,
чью чёлку расчухал сверчок.
Это чибисы времени ОНО
набивают карельский сачок.
Это Азия нас закатает
в бочки алые, совьёт, как инжир.
Видишь – ибисы в льдинах мелькают
и Анубис стоит – постижим.
Поодаль
1.
Узнаю понедельник
и рисовой каши флажок.
Тройку деньжат головастых
на выспренном стуле.
Тропкою службы
ты затянула кушак
жирного неба,
украсив позёмкою улей
забулдыг, пьющих липы
в окопах дождей,
чей налёт утверждён
на шипы бесконечного эха.
Спой мне песню, сафьян,
от гнездовий ижорских вождей,
где мне жизнь испекла
непригодная к смерти старуха.
2.
Неразмытая смертью старуха
поднесла мне заплату костра
на покосную книгу–краюху,
чья древесная память остра.
Чьи листы я сжимал поцелуем
и, наследуя рясой кларнет,
был открытым балконом рифмуем
в перебранке ночных эполет.
В переводе жнеца в полотёры
есть
