пожараон Солнце томил,
щуку варил
и поглаживал веки
спящей субботы.
2.
Друг мой,
затверженный деревом друг.
Снегом растёртый
до нежной тропины.
Ты мне укажешь не словом, но глиной
путь к отпеванию пролитых рук.
3.
Кисточка требует соли и сна.
Ты узаконил её наступленье.
В Назии роют окопы, весна
будет орать, как ребёнок под тенью.
Игорь с Владленом сверкают веслом,
в ельнике лужи от полного ливня.
Ты добежишь до меня пресноводным числом
по безбородому небу, по глади гвинейского бивня.
«Громкая бесцельная вода…»
Громкая бесцельная вода.
Кровь бесплодная
и согбенное море.
Ноты – фонарями в городах —
вечер плавят беспокойной молью.
Варежкой наелась пожилой,
на подходе шуба вурдалака…
На Эвбее, до утра жилой,
ветряки шлифуют тело злака.
В дурдомах исподняя заря
сушит тапки сломанному слову,
пастырем на простынях горя,
а дыханием подобна крову,
где меня забыли уберечь.
«Набухшего времени пайку…»
Набухшего времени пайку
закатится снесть голодайка
с усохшею болью в ногах,
так сны покидают свой прах.
Линейного пламени шёлк.
Запрудного времени Волк.
Ты – Волк наградного народа,
свистящая насмерть запруда
с калёною птицей в зубах.
Не меньшее ты и просила,
когда грудь зари оросила
колечками роды рубах
слепых парикмахеров. Своды
тех песен, что жалили воды
копытами конниц–нерях,
тебя объясняли построчно
при отблеске кальки проточной,
где тень прищемили в дверях.
Прогулка
1.
Пусто. Камердинером ночь.
Но боится река пешехода.
Пустота замерзает оплечь.
Комариная песня Нимрода
растворяет пищаль фонаря
и ступени бесшумного сердца.
Воля Ваша – раскроет заря
соловьиную суть проходимца.
2.
Крест погожий февраля.
Скучный подвиг в подворотне.
При набеге костыля
день кричит от соли рвотной,
Величанским сном горя
на запятках февраля.
«Т.е. тенью в сомнительном стойле небес…»
Т.е. тенью в сомнительном стойле небес
в перевёрнутом злом водопаде
ты меня опыляешь свечою, норд-вест
голоса загибает в кулисы тетради.
Все растения с возу летели к ногам
и венчались, в пылу погибая,
я твои плавники водомеру отдам,
чтобы
