разрушили крыши домов и стен. Входные ворота Дары настежь открыты. Одна створка ворот упала, дерево её раскололось при падении. Лежат брёвна порознь. Брёвна покрылись мхом, грибами. Брёвна изъедены в труху. Та створка, что осталась, едва висит на нижней петле. Бронза петли зелёная. Бронза от тяжкого веса лопнула. Эта створка, стоящая, тоже очень скоро падёт. В домах Дары двери плотно закрыты. На дверях ещё видны краски, тамги родов. Камень приворотный приставлен к дверям. Местные опять же о том рачительно озаботились. Внутрь домов провожатые входить запрещают, за тем строго следят, попытки пресекают, ибо, как говорил я тебе, высвобождения злых духов парнов боятся.
Птицы певчие, сладкоголосые заселили Дару. Гнёзда их повсюду. Алтарь предков из мрамора розового во дворе дворца Аршака Великого не осквернён. Алтарь предков покрылся грязью, с дождями прибывшей. Брат Кушан около алтаря тайно поднял тот самый камень, который ты в ларце хранишь. Не мог я к алтарю прикоснуться, прости. Оправдание у меня на проступок имеется – провожатые не сводили с меня глаз. Из нас троих только брат Кушан и смог потрогать алтарь, ему земледельцы доверяли, за странствующего богатого торговца явану принимали. За их спинами брат Кушан присел, коснулся пальцами алтаря и ловко поднял камень у основания.
Почему племена парфиенские не осквернили Дару? Потому что по суеверию твёрдо уверовали: «порушат Дару, камни с горы проклятой падут в долину и проклятые парны от разрушения Дары возродятся». Враждебность, во страхе заваренная, – лучшая охранная магия. Разговаривал и я со священными камнями. Не вслух, но про себя. Закрыл глаза и говорил. Пытался представить пред собой предков. Явились на зов предки. Дара зовёт нас. Дара жива, отец. Чувствовал её дыхание.
О бранной славе парнов забыли. В Парфиене поминают Аршака Великого «явлением случайным, от смутного времени произошедшим». Победы парнов, честно добытые в сражениях, приписывают «помощи предателя интересов явану царя бактрийцев Диодота Второго, которого поверг в бою спаситель всех явану Евтидем». Торговцы из Вавилона на постое, в Парфиене, не единожды брату Кушану говорили, и слышал я сам слова горькие, ими сказанные на персидском: «Парнам сирийские цари дважды плёткой преподнесли урок. Ушли парны, спасаясь от позора, в пустыни, там где-то и прозябают в мелком взаимном разбое. От бесконечного разбоя парны ослабели, измельчали в числе, и им не возродиться. А потому парны никогда более в Парфиене, Гиркании и не воцарятся». В Антиохии Несайской знатный чиновник явану брату Кушану по доверию, им у них вызываемому, в глаза ему при мне наивно похвалялся: «Парнов никто не боится». Теперь же в Несайе с его слов более всего страшатся «бактрийского царства, что захватило соседнюю Арейю, налогов непосильных да изъятий имущества на бесконечные междоусобицы сирийских царей».
– Фраат, сын мой, парны принимают приглашение правителя Кушана. Возьми семь сотен
