такой ворох противоречивых чувств, что, очнувшись ото сна, она ощущала себя совершенно обессилевшей.
«Иоганнес», – прошептала Френсис. Вчера она разобралась в своих чувствах: это были горе и стыд – и сокрушающее понимание того, что содеянного уже не исправить. Но тогда она никак не могла докопаться до причин этих чувств, и вот сейчас она думала об Иоганнесе. Она вспоминала его мягкость и пугливость, перебирала в памяти свои слова и поступки, спрашивая себя, здесь ли кроется причина. У нее закружилась голова и сердце сбилось со своего ритма, то замедляясь, то вновь ускоряясь, словно пыталось наверстать упущенное. И снова вспомнились ей слова полицейского – «Заглянули под каждый камень», и снова стали всплывать из глубин памяти картины сырого и темного помещения, освещенного лишь косыми лучами солнечного света, пробивающегося сквозь редкие щели. За этими картинами скрывалось то, что она видела там тогда, очень давно, но не понимала.
Начало темнеть. Западная часть небосклона окрасилась в розовато-серые тона, восточная погрузилась в темно-синий сумрак, сквозь который пробивались слабые проблески звезд. У Френсис было такое ощущение, что минули сотни лет с тех пор, когда она виделась с родителями, но не прошло и пяти минут, как они с Вин стояли перед лепрозорием, собираясь с духом, чтобы зайти внутрь. «Тише, сестренки!» Френсис вздрогнула, и слезы залили ей лицо. Второй раз за день она отчаянно молила о прощении того, кто уже никогда не мог услышать ее. «О Иоганнес! Мне так жаль…»
1916–1917
Весной сады Магдалины имели свой неповторимый запах, исходящий от цветущих лавров с рассыпанной под ними мульчей, к которому примешивалось зловоние сточных канав с задворков Спрингфилда. Люди там вечно болели. Брату Френсис, Киту, было десять лет, и у него никогда не было времени на сестру, которой было всего шесть с половиной. Он часто бросал ее в садах, убегая с друзьями по своим делам. Мальчишки пробирались на железную дорогу в Броугам-Хейс и укладывали фартинги на рельсы в надежде, что проезжающие поезда расплющат их до полпенни. Правда, это никогда не срабатывало, но зато было весело. Френсис нравилось играть одной, и в те дни она воображала себя оленем. На прошлой неделе она видела его в садах, одинокого и напуганного. Девочка наблюдала, как он нерешительно шел в тени деревьев, пока не появилась женщина с плачущим младенцем и не заставила его поспешно ретироваться по склону Бичен-Клифф. Френсис была самой высокой в своем классе, за что ее часто дразнили, а мать даже называла ее каланчой. Так что ей нравилось играть в оленя – двигаться осторожно и бесшумно и прятаться в подлеске с мокрицами и монетными пауками, наблюдая из укрытия за людьми. Тогда-то и появилась Бронвин Хьюз.
– Ты что здесь делаешь? – громко спросила она.
У Френсис не было возможности взбежать по склону и скрыться, как это проделал бы олень.
– Я была оленем, – неохотно сказала она, опасаясь, что Вин посчитает ее игру глупой.
– Одна?
– Мой брат ушел с друзьями.
