– сто пятьдесят тысяч. Аванс – полтинник баксов, – быстро заговорил Шамаев, неправильно восприняв интерес Мильштейна. – Может, договоримся? В конце концов, никто, слава Аллаху, не погиб. Мы возвращаем вам «зелень», вы отдаете нам Асхата. Клянусь Аллахом, больше эти люди самолеты взрывать не будут, – пообещал он. – Я их вообще отсюда выставлю, чтоб не отсвечивали.
– А заказчик? – спросил Мильштейн.
– Его не найти! – убежденно ответил Шамаев. – Он же видел, что самолет долетел нормально. А может, сам в аэропорту контролировал.
– Может, – согласился Мильштейн.
– Ну так что – договоримся?
– Нет.
– Почему – нет? – на глазах терял терпение Шамаев (все-таки кто он, Шамаев, и кто этот недомерок напротив?). – Это не наша инициатива была. Это – отморозки. Мы с ними сами разберемся. Почему – нет? Ты мне – Асхата, я тебе – деньги.
– Нет у меня Асхата.
– А где он? – угрожающе нахмурился Шамаев.
– Умер.
– Почему умер?
– Не знаю, – равнодушно ответил Мильштейн. – Может, потому что я ему руку отпилил.
– Сволочь! – вскочил Шамаев. Одновременно вскочили еще двое, ожидая дальнейших приказаний.
– Остынь, Муса, – сказал Семен, закладывая в рот пучок свежей зелени. – Ты же на мушке!
Шамаев и сам уже видел – благо вокруг висели дешевые зеркала, – как по его лбу заплясала красная метка лазерного целеуказателя.
– Что с моими людьми на улице? – сдавленно спросил он. – Там мой брат.
– Думаю, жив твой брат, – равнодушно ответил Семен, дожевывая лист салата. – Если только сам не напросился.
– Сволочь! – прошипел чеченец. – У тебя что – две жизни?
– Ну хватит, – проглотил наконец последний кусок Мильштейн. – Ты сколько лет в Москве уже трудишься?
– Шесть, – машинально ответил Шамаев.
– Хорошая квартира на Каляевской, хорошая жена, хорошие дочки, в музыкалку ходят, – медленно перечислял Мильштейн. – Тебе нужны перемены? Помнишь своего тезку, Мусу? Он, правда, без языка, но в таком деле язык и не нужен.
Шамаев побелел как полотно. Минуту простоял молча. Потом спросил, с трудом сдерживая клокочущий внутри гнев и желание убивать сейчас же, немедленно:
– Ты способен тронуть детей?
Мильштейн тоже встал во весь свой негигантский рост и, повернув голову к рослому собеседнику, ответил вопросом на вопрос:
– А ты думал, только ты способен? Забыл Сенги-Чу?
Шамаев Сенги-Чу не забыл. Собственно, это и было главной причиной, по которой он согласился встретиться с настырным евреем.
– Хорошо, – переступил Шамаев через себя. – Эти придурки уже в бегах. Да хоть бы они и были здесь, заказчика действительно не найти. Что ты в итоге хочешь?
– Да в общем-то ничего, Муса, – спокойно сказал Мильштейн, выходя из-за стола. – Мне было важно понять, что с
