Трофим Иванович имел понятие о жизни, – заключил обычно немногословный отец свою тираду.
– Понятие о жизни? – переспросил я.
– Да. Некоторые люди живут без понятия о жизни, просто живут, а некоторые – с понятием. Твой дед жил с понятием, – подтвердил отец.
– Интересно. Вчера после нашего разговора стал деда вспоминать и вспомнил, как я его видел в последний раз. Он уже болел, мы поехали его навещать, мать мне запрещала его обнять при встрече, говорила, что у него рак, вдруг он заразный. И она настаивала на этом, а мне пять лет, я к ней тогда еще прислушивался.
Мы вошли в дом, в доме деда не было, я выбежал на улицу, пошел за дом в огород, а там баня. И вот смотрю, дед сидит на ступеньках бани, просто сидит и смотрит куда-то в сторону. Я растерялся и не знаю, что делать: ведь мне мать сказала его не обнимать и не касаться.
– Ты уж из матери совсем монстра сделал. Чего ты придумываешь насчет обнять не разрешала, – недоверчиво сказал отец.
– Точно тебе говорю, на всю жизнь запомнил. Я к матери претензий не имею, мать есть мать. Что с нее возьмешь.
– Она, кстати, когда деду совсем плохо стало, взяла целый месяц и жила в деревне с дедом, а потом уже я. Дед при мне и помер.
– Я про мать ничего и не говорю, и вообще сейчас речь не о ней. Так вот, я стою и не знаю, что мне делать, надо как-то незаметно исчезнуть. А тут дед, словно почувствовал что-то, обернулся, увидел меня и так руки распахнул и говорит: «Темушка, птенец мой!» И я сразу же забыл про наставления матери, бросился к нему, обнял его, прижался к нему, а он меня обнял, так крепко-крепко. И помню его небритую щеку.
– А мать чего?
– Не помню. Ничего вроде. Да ее не было тогда с нами.
– Мать и дед тебя любили больше всех. Мать хоть никогда не признает, но любит тебя больше Ксении, а дед тебя любил и Ксению любил, но Ксения была вредная, она тебя постоянно поддевала, подначивала, а дед за тебя заступался. И называл тебя так ласково: Темушка, птенец, воробушек. И надо же, ты это помнишь!
– Если честно, когда стал тебе рассказывать, тогда и вспомнил, – честно признался я. – А Ксения стерва-то была с самого детства. Теперь все совсем понятно. Слушай, а может, она поэтому и остервенела, что мать меня больше любит, дед меня больше любит, и у нее возник недостаток любви, и обидки начались? Ты, отец, кого больше любишь, меня или сестру? Или себя? Или мы оба тебе надоели?
– Уж точно не себя, – испуганно отмахнулся отец. – Я вас обоих одинаково люблю. Как я могу одного любить больше, чем другого? Этого я не представляю. И надоели вы мне тоже одинаково, – попробовал пошутить отец.
Отец не умел шутить, то чувство, которое называется чувством юмора, у него отсутствовало напрочь.
Заканчивался пятый час пути. Мы уже подъезжали. Дорога становилась все неопределенней по бокам, а колея – все глубже и глубже. Не слишком крутой подъем сменялся пологим спуском, обычный мягкий проселок – то вверх, то вниз. «Но если пройдет сильный ливень, в деревне
