под пестрым ситцевым чехлом, стоящий справа от двери. – Рассказывай.
Санька начала с того дня, когда их с Нютой бабка Федосья по малину отпустила. Пока она рассказывала, отец Василий вымыл руки под рукомойником у самого входа, дрова, лежавшие у печки, аккуратно сложил внутрь. Был озабочен домашними хлопотами. Но постепенно все заботы как-то отошли в сторону и батюшка сел у стола, положив руки перед собой…
– Не хотели мы. Само как-то вышло… Да и она уж совсем плохая была. Так и так померла бы не летом, так осенью, – закончила свой рассказ Санька.
– Не нам решать – когда и как человеку уходить. Богу! – резко заметил батюшка. – А то, что она, говоришь, плоха была… Старый человек, как созревший плод, всю мудрость мира в себе скопивший, уходит к Богу и уносит накопленное. Не бесследно. Словно доброе семя, тот плод прорастет добрыми ростками… Если Бог даст… Встреча с таким зрелым человеком благотворна для юной души. И не важно – родственник он ей или вовсе незнакомый человек…, – батюшка говорил тихо, задумчиво, будто сам с собой рассуждал, – Вот Прасковья Пименовна! Сколько через ее руки в этот мир народу пришло? Мыслишь?.. Она ведь потом этих подросших младенчиков встречала, видела их и взрослыми. Знала про них многое: кто выжил, стал пригожим и богатым, а кто – хворым или вовсе не выжил. И Бог ей показал – отчего это… Она ведь на тех, кого приняла, все отметинки знала: вот парень как-то бочком ходит и все голову к правому плечу клонит. С чего бы это? А он вот так уже во чреве матери свернулся, так и родился. Роды тяжелые были, но, Слава Богу, и мать жива, и дитё… Правда, мать с тех пор поясницей мается…
Или вот красавица идет, а над левой бровью чуть заметный шрам, будто кошка царапнула. Когда она родилась, сильно верткая была, так в руках извивалась, что бабка её чуть не уронила, вовремя таз с теплой водой поднесли – пустила ее туда, как рыбку. Правда, задела малость о край бровкой-то… Оно ведь как? У младенчика с зернышко – у взрослого с пятак отметины получаются.
– Откуда ж вы все это знаете?..
– А ты приглядись.
Санька моргала глазами, оглядывая отца Василия… А она-то думала, что он так вот, бочком ходит и голову набок клонит исключительно из деликатности душевной.
– А – а – а…
– А про девушку-красавицу она мне сама рассказывала.
– Так вы чё, знали её, что ли?
– Ну, так ты поняла ведь, что и у моей матушки она роды принимала. Правда, тогда она моложе была годков так на сорок. В те поры и в нашу церковь частенько наведывалась. В каждый праздник. Когда уж совсем ходить ей стало тяжело – я сам к ней выбирался. Бывало, вызовут в Зарянку на отпевание, либо на освещение дома – так я после дел своих обязательно к ней загляну, свечек отнесу, водички святой. Мы с ней много о чем говорили…
Санька тяжело вздохнула. Стало быть, деревня Зарянкой называлась?.. А Пименовну, оказывается, Прасковьей звали! Пришла к батюшке душу облегчить, называется. Вышло все наоборот: чувство вины разрасталось с каждым словом отца Василия, сказанным тихим, кротким, совсем
