гладил её по голове своей шершавой рабочей рукой, больно цепляя волосы. Санька поднялась, поправила юбку, села, сложив руки на коленях.
– Чего реветь-то? Дело обнакновенное. Чё, мы, што ль придумали? Нет. Жисть так устроена. Тебе шешнадцать будет зимой. Самый возраст.
– Кто он?
– Жених-то? Парень, стал быть.
– Ясно, что не девка… Кто таков? Чем занимается?..
– Ты не больно-то отца понукай. Ясно ей, едрить… Саманов Андрей… У них с отцом санная мастерская. И отец, и он – санных дел мастера. Хорошие мастера. Уважаемые…
– Так ему уж за двадцать пять будет! Или того больше!
– Двадцать семь. И что с того?..
– Не пойду за этого перестарка! Хоть чё делайте, не пойду!
Санька, встрепанная после рёву и сна, опять сорвалась с места. Пометалась по избе, не зная, куда кинуться. Потом схватила старую мамину пуховую шаль и убежала в баню.
Солнце село, стерев все дневные краски. Только и остались темное небо да белый снег. В бане Санька ощупью нашла огарок и огниво. Затеплив свечу, пошла в предбанник, в углу нашла бутылочку с керосином, вернулась, уложила в печь дрова, плеснула на них керосина и запалила от свечи.
«Видать, не отвертеться мне», – думала Санька, глядя, как пламя с треском ощупывает дрова, черными завитками скручивая все мелкие щепочки и веточки, пропитывая желтые поленья красно-оранжевым сиянием. Зрелище успокаивало и располагало к неспешному размышлению. «А коли так, чего ерепениться? Может, он и ничего. Раз мастер, стало быть, не дурак. С виду тоже ничего. Я его как-то на Пасху в Церкви видала. Высокий, черноволосый, востроглазый. И одет по-городскому. Мать у него, говорили, давно умерла, ему лет семь было. Отец с той поры так и не женился. Живут вдвоем… Небось, вдвоем и сватать придут… Эт чё, я там одна хозяйничать буду?.. А может, то и неплохо. Никто поучать не будет. А я сама много чего умею».
Санька вдруг размечталась о своей самостоятельной семейной жизни. Как она в доме уберёт, понавешает весёленьких ситцевых занавесок, наделает запасов, да хлебов напечёт – тут уж она отменная мастерица. «Они по саням, а я – по пирогам», – усмехнулась она. Ей полегчало. Не всё так страшно и плохо. Может, ничего? Может, обойдется… Может, ещё лучше лучшего будет.
Воскресный обед готовить начали ещё засветло. Пришла мамина Крёстная. Она хоть и стара была, но шустра по хозяйству, как мышиный хвост. Не успеешь оглянуться, а она уж везде побывала, всё проверила, всего попробовала, всем советы дала. Её белый платок с синими розочками мелькал то в избе, то во дворе, и везде слышался надтреснутый голос, скороговоркой дававший советы налево и направо.
Мама была другой – молчаливой, размеренной, и всё больше сама делала, чем других заставляла да поучала. Такой уж характер. С Крёстной совсем не схож, хотя Крёстная приходилась ей родной теткой. В своем темно-зелёном, почти чёрном платке, повязанном в «нахмурочку», мама больше походила на тень Крёстной, незаметно и тихо скользившую по дому.
Авдотья
