как дела у нас дома, как мама, и вдруг она разрыдалась. Меня охватила страшная тревога.
– Мама умерла? – воскликнула я в отчаянии.
– Нет, не это – она уехала, уехала очень далеко. Я не сразу поняла, что это значит.
– Ее выслали из Москвы три дня назад, но не сказали, куда.
В конце концов я сообразила, что произошло. Моя мать тоже получила три года ссылки на Урал, но она не была арестована. Ей приказали самой ехать в Екатеринбург, где ей сообщат точное место назначения.
Прямо из тюрьмы я поехала на Лубянку и получила там бумагу, из которой следовало, что мне надлежит вернуться в тюрьму через три дня. В Бутырке по возвращении я нашла только Ванду. Следующий этап отправляется через три недели, и я, наверно, поеду с ним, потому что свой я пропустила.
Когда настал день моего отъезда и мы прощались, Ванда попросила:
– Ты будешь в одном этапе в князем Голицыным. Передай ему, если придется, привет от меня, скажи, что я знаю его брата Владимира, который сейчас живет в Лондоне.
Поездка до вокзала была очень тяжелой. В "черную Марусю" втиснули очень много народу, было страшно жарко, дышать было нечем, воздух почти не проникал через маленькое окошко сзади. Мы вышли бледные и изнуренные. Вскоре я увидела тетю Нину, Ику и Мару, но нам не разрешили остановиться, я могла только смотреть на них из окна вагона и пыталась улыбнуться им. Все громко звали друг друга, стараясь хоть что-нибудь расслышать, плакали, выкрикивали напутствия. Наконец, прозвенел последний звонок и поезд тронулся.
В Екатеринбурге нас отвели в местную тюрьму. Никогда в жизни я не видела более мерзкого места. Оно буквально кишело клопами, ни на секунду не оставлявшими нас в покое. Я села на нары и стала собирать клопов в пустую бутылку. Наутро я попросила встречи с начальником тюрьмы, и ближе к полудню меня отвели к нему в кабинет. Я вошла с бутылкой, наполовину полной мерзкими насекомыми, и внезапно меня охватило страшное смущение, я не знала, с чего начать, больше всего мне хотелось вернуться в камеру.
– Вы хотели меня видеть? – спросил он.
– Да, – ответила я, чувствуя, как кровь приливает к щекам, и протянула ему бутылку. Он не взял ее.
– Все, что мы могли предпринять, чтобы избавиться от клопов, мы предприняли, но это не дало никакого результата. Единственное, что еще можно было бы сделать, так это сжечь все здание до основания. Извините, но ничего другого я сделать не могу.
Я уже повернулась, чтобы уйти, когда он спросил мою фамилию. А услышав ее, сказал:
– О! Ваш отец находился здесь не так давно.
Я взволнованно стала его расспрашивать о подробностях, но на этот раз он смутился, сказал, что много воды утекло с тех пор, и постарался прекратить разговор, видимо, уже жалея, что начал его. Я знала, что он имел в виду не моего отца, а Илюшу Татищева. Он был расстрелян в этой тюрьме в 1918 году одновременно с убийством царской семьи.
Прошло
