и день, – из-за моего плеча вышел оперный певец в ярком просторном халате, потянулся с удовольствием во всю ширь и, хрустнув косточками пальцев, неожиданно для меня скинул своё барское облачение прямо на гальку. Абсолютно голое, немного дряблое обширное тело его смутило мой взгляд, и я сделал вид, что просто смотрю на горизонт вдалеке. Паша, потрясая мягким животом и никого при этом не смущаясь, гордо понес себя к воде. Медленно зашёл в тонкую рябь и с громким охом плюхнулся в море. Широко замахиваясь над головой он уверенно поплыл вдаль от берега, оставляя за собой белёсый след на волне.
– Богема на отдыхе… – тихо прошептал я, следя за темной его шевелюрой, поплавком качающейся над водой.
Девчонки, не обращая ни на что внимания и занимаясь овощами, болтали о своём у воды. Остальные обитатели города выбираться на солнце не торопились. И я решил переместиться с яркого жаркого пляжа куда-нибудь в тенёк. Единственную тень здесь давали редкие кустики, что начинались на краю галечной полосы. Названий их я не знал, а потому про себя назвал акацией, уж чем-то они напоминали мне те кустарники, что в нашем уральском захолустье именовалось именно так.
Я сидел в тени своей чахлой акации, цепляющейся за белесый глинистый склон, и смотрел сквозь солнцезащитные очки в небо. Бледная синь его накрывала бухту, выцветая к горизонту и наливаясь краской в зените. В его просторе плыли огромные хлопковые облака. Вернее, не плыли. Я сделал открытие: они перекатывались. Особенно это было заметно на тех, что большим комком раздувались прямо надо мной. Сизое пузо их, выглаженное нижними ветрами, протягивалось по невидимой поверхности воздушных потоков. А сверху – клубы белой клокочущей ваты раздувались и заваливались на бок. Облако перекатывалось, надув груди и волоча за собой утончающийся хвост.
А ещё я заметил, что чаек почти не было слышно. Замысловато журчал в вышине невидимый жаворонок. Жарко и громко стрекотали местные кузнечики. Вязкий солнечный воздух придавил всё остальное, – дремлющее, молчаливое, неподвижное. Даже море скромно лежало, лениво подставив солнцу гладкую спину.
Торжественно раздувались и перекатывались на бок облака.
Прошло минут пятнадцать. Паша слепя меня своим мокрым на солнце телом, вышел из воды и на самой кромке её плюхнулся в блестящий жизнерадостный глянец, набегающий на гальку . Снизу легкая свежесть, сверху – грелка солнца, высушивающая капли влаги на коже. Я подумал, а не пойти ли и мне окунуться. Только вот пока не решил, сделать это в привычном формате или открыться природе всецело, по примеру Паши. Второе претило мне, первое – традициям этих мест и их обитателей, как я думал.
Пока раздумывал, заметил краем глаз, как со стороны поселка по горячей гальке, аккуратно заметая по ней колышущимися в такт шагов складками изящного палаццо, с которым ярким опахалом играло легкое цветастое парео, к нам приближалась женщина. Вьющиеся локоны волос, какие раньше я видел только в телевизоре, были покрыты невесомым платком. На этом пляже она выглядела тонким чувственным цветком, что прячется от оглушительного
