делались угловатее прежнего, плечи выворачивались.
Неловкость девочки и ее дурной характер тетки приписывали ее деревенскому воспитанию. И виновата в этом была сама Кейт, хоть сама этого и не сознавала. Защищаясь от чрезмерных воспитательных речей леди Барбары, она нередко произносила: «Папа так говорил» или «Мэри так делала». И потому неудивительно, что тетки были самого дурного мнения о ее прежних воспитателях и находили, что Кейт необходимо забыть о них, и в конце концов запретили племяннице упоминать о мистере Вардуре, не говоря уже о том, чтобы называть его «папа».
Глаза Кейт засверкали от гнева и раздражения:
– Я не могу от этого отвыкнуть! И не хочу!
– Вы должны привыкнуть к тому, что прилично вашему званию, леди Кергвент. Поэтому я попрошу миссис Лейси задавать вам лишний урок всякий раз, когда вы будете называть мистера Вардура «папой»! – строго проговорила леди Барбара.
Кейт зарыдала и выбежала из комнаты. Когда же слезы высохли и всхлипывания стихли, она начала размышлять о жестокости тетки и о том, как дурно было с ее стороны развивать в племяннице неблагодарность. Девочка даже сочинила целую речь, которая начиналась так: «Леди Барбара Умфревиль! Когда несчастная сиротка была бедна и всеми забыта, мой дядя, мистер Вардур, был для меня настоящим отцом. Вы можете растерзать меня дикими лошадьми, но я не перестану называть его папой до последнего моего вздоха!»
Что юная графиня хотела выразить словами: «можете растерзать меня дикими лошадьми», осталось неизвестным, но тем не менее с тех пор стоило только леди Барбаре взглянуть попристальнее на Кейт, – и та останавливалась на первом же слоге «па…» и вместо этого дрожащим голосом говорила «дядя». Внутренне она, правда, сокрушалась и сердилась, но запрещенные теткой слова вырвались у нее всего раз или два – и то совершенно нечаянно.
Итак, именно Кейт из-за своей привычки не придерживаться истинной правды была виной тому, что тетки составили себе дурное мнение о ее друзьях. Однако мы ушли слишком далеко от описания времяпрепровождения Кейт в Брутон-стрит.
В час пополудни она отправлялась с гувернанткой гулять. Если из дома приходило письмо, девочка читала его, пока Жозефина одевала ее, как одевают кукол. Если же Кейт случалось держать в руках книгу, то она предавалась чтению до тех пор, пока миссис Лейси не заглядывала в дверь, чтобы посмотреть, готова ли она.
Прогулка по мрачным улицам или марширование вокруг садов Беркли-Сквер6 были далеко не таким веселым занятием, как утренние игры с Сильвией в садике возле дома в Олдбороу. Здесь Кейт чувствовала себя узницей. Другие дети в этих садах играли вместе, ей же это было строго запрещено. Смотреть на них, думать о Сильвии и Чарли, чувствовать, что в эту минуту какая-нибудь веселая игра была бы самым большим счастьем в мире, – вот и все, что оставалось Кейт.
Можно было еще, пожалуй, рассказывать миссис
Беркли-сквер – престижный район в западной части Лондона.
