совсем уже беспощадным и жестоким тирадам. И все это запустилось бы из-за несуразного, возможно, произнесенного по ошибке: «Зачем? Зачем он умер?» Именно жена и внушила Ревницкому, что нужно поговорить с Юрой, объяснить ему, растолковать по-мужски все. И Ревницкий поддержал ее, согласился, что так и надо сделать.
Как же это было символично – подхватил Ревницкий ее завершенный рассказ и потянул его куда-то сразу не туда, – что сын обратил на умершего отца его же орудие допытливого всезнайки, попытался спросить: «Почему?» Растолковывая скрытый смысл жене, он попутно готовил свою речь для мальчика. В этом вопросе столько сплелось, стоило перестать соблюдать приличия, говорить положенное, играть по правилам трагедии и все вскрывалось. Нельзя было закрывать рот сыну, обвиняющему отца в том, что он умер, нельзя, настаивал он в беседе с Еленой. Если обнаглеть и позволить себе быть бессердечной сволочью, то разве в этой претензии нельзя не увидеть справедливость? А действительно, если попытаться ответить на этот вопрос, то зачем он умер? Только Ревницкий узнал от нее, Елены, о смерти – внезапной!? – Алексея Дарнова, то вместе с жалостью у него вспыхнула такая же злость к умершему. Елена, до того поддакивавшая мужу, отшатнулась. Ревницкий продолжил объяснять, что он, разумеется, на людях благоразумно, согласно этикету горя, задвинет свою злость, спрячет в себе, но если услышит напоминание о реакции парня – понимал ли тот, что говорит? – то озлобление полезет вновь наружу. Увидел бы Михаил паренька сразу, то без жалобного причитания произнес: «Как же ты прав, твоему отцу было удобно умереть от болезни, и спрятать в такой смерти свое дезертирство из жизни!»
Зачем, зачем, зачем? Зачем он умер? Елена неуверенно попыталась осадить и успокоить разошедшегося мужа, в конце концов, форточка приоткрыта, их могут услышать с улицы! Это Дарнову так сдачу с жизни высыпали на прилавок, на столик, что поставят рядом с могилой, расплатились той же монетой, что у него была в ходу – «зачем да почему?» «Да что ты такое говоришь-то? Бог милостивый! – всплеснула она и встала со стула. Ревницкий представил себе, что если бы Дарнов был на последнем издыхании и услышал этот вопрос: «Зачем ты умираешь?», то, наверное, как Михаилу казалось, Алексей первый раз захотел бы скрыть правду. Он растолковывал эту догадку жене, Елене, которая махала уже на него руками, а сейчас и вовсе хотела уши закрыть или убежать. Михаил Ревницкий так явственно увидел, осознал такую простую истину, что Алексей Дарнов, который никогда не мог махнуть на «Зачем и почему?», которому нужно было до всего доискиваться, который так верил в конечность вопросов, в то, что стопка экзаменационных билетов на столешнице вселенной (для Алексея она была ведь точно, точно как огромный стол, покрытый черным смоляным лаком, с имитирующими звезды завитками стружки, попавшей под лакированный слой, а за столом восседает, возвышается – неважна поза! – экзаменующий) не бесконечна, фактически вскинул белый флаг со своей смертью. Михаила Ревницкого так поразила метафора,
