чем-то, левая нога поехала вперед, словно под ней были колесики роликов. Чтобы не протаранить головой окно, он схватился за стол. Из-под подошвы какое-то юркое существо, запрыгав, доползло до стены и, ударившись об нее, затаилось под батареей. Мышь? Неужели? Страх во время поездки он потерял начисто от постоянных впрыскиваний адреналина, наоборот, уже стала даже вырабатываться привычка лезть на рожон в самую гущу, тянуться к шее врага. Самое надежное средство здравствовать и не хворать. Он кинулся в прыжке на затихшую зверюшку, и, распластавшись на ковровой дорожке, поймал в кулак. Грязное круглое нечто не вырывалось и не издавало голос. Разжимая пальцы, готовый к сопротивлению, он захохотал: картошка. Вот-те на! Откуда она здесь? Зачем она до сих пор картошку покупает? Он швырнул пачку мятых купюр на стол и придавил картошкой, сам отсел, устроился возле окна. Батарея еле теплилась, а за стеклом кружило, завывало, фонарь болтался и свет шарил по заметенной ветром земле вслед, ничего нельзя было разобрать в этом хаосе. В квартире градусов 16, дочка и жена, скорее всего, спали вместе и под тремя одеялами, чтобы согреться, а его вдруг бросило в жар. Оставалось ждать всего-то ничего до ленивого ворочания спросонья на кроватях, первых зевков жены и дочки. Сейчас, сейчас, вот уже скоро они окончательно проснутся и придут на кухню. Сразу поставим чайник. Они накинутся на кучу всякой всячины на столе, зашуршат обертками, разглядывая все вот это, заохают, завздыхают от удивления. Отпивая чай и закусывая разнообразными шоколадками, печеньями, конфетами, которые накупил, будут благодарить, обнимать. Все у них будет хорошо. Будет? Точно? И он будет так же рад и доволен, как и они, а на лице будет прямо до ушей… Ему невыносимо стало даже представить, что он сможет встретить их улыбкой, сможет что-то приятное сказать – Доброе утро! Как спалось? – и как ни в чем ни бывало будет сидеть рядом с ними. С ними, ничего не подозревающими, откуда это все, откуда и сам он только что вернулся.
За окном повалил снег, летел и летел с неба и наводил ужас на всех бездомных, а всем, кто приник дома к окошку, заронял в сердце особую радость, без слов по-особому давал понять, что такое домашний уют. В трубе завывал ветер, стрекотали ходики на стене, бессильно с ленцой тянут-потянут, но вытянуть не могут повисшую на растянувшейся почти до стола цепочке гирьку.
Он решил оставить их вдвоем радоваться, наслаждаться угощениями. Так, ему казалось, будет лучше, чем они будут смотреть на его скучное лицо, пока он молчаливо вспоминает даже не то, что увидел, а то, чего не увидел – брызги крови, гримасу боли, вылезающих из перевернутой машины раненых, тормошащих умершего. Если бы он смог рассказать жене, то разве смогла бы она взять эти деньги на столе, придавленные картошкой?
Ему нужно время в эти первые часы осознания разобраться в одиночку со всем произошедшим, с тем, как отныне все изменилось и что же дальше будет, кем в одночасье он стал. Он надеялся тогда, что справится постепенно, сможет как-то разделить, выделить место внутри
