И тогда Ревницкий, выждав минуту, смолчав, сменил тему. Предприятие – а что там, как там, с разработками есть подвижки?
Дарнов заговорил, как вербовщик, обещая золотые горы, но избегал говорить о сегодняшнем положении дел. Испытания когда, оборвал его Ревницкий, сейчас с поставками что? Добивать Ревницкий не стал и снова сменил тему:
– Знаешь, Леша, а я ведь в «совке» только и жил надеждой, что когда-нибудь увижу, как оно все к такой-то матери бабахнет! Как я хотел увидеть, хотя бы на полигоне на испытаниях, но больше всего в иллюминатор удирающего снова к себе за океан бомбардировщика – растущий, а затем распускающийся ядерный тюльпан! А чего ты удивляешься? Мы все время ждали войны, ну вот она и наступила, не дождавшись схватки с заокеанскими «партнерами», мы здесь сцепились друг с другом!
И взгляд, с каким Ревницкий посмотрел на друга, прошептав признание, сбил того с ног. Стоявший смирно Дарнов на льду не ощущал опасности под подошвами, но едва-едва двинув ногой, лишился почвы под ногами. Шляпа завертелась вертолетом в воздухе и тихо спланировала в сугроб, в котором Дарнов затылком пробил ямку, так, что вся куча снега за ним стала напоминать нимб, морозный, снежный. В подставленную руку в новой кожаной перчатке Дарнов вложил свою истончившуюся вязаную рукавицу, и Ревницкий поставил его на ноги.
– Пойдешь ко мне? Вместе будем мутить, бабки грести!
– Нет.
И после этого его отказа, решительного и быстрого, без раздумья, в ту же секунду Дарнов развернулся и ушел, бежал от возможного вопроса, который сам так часто задавал: «Почему?» Казалось, снежок с ворчанием попадал под его заношенные ботинки и с хрустом принимал необычную форму полустертой множество раз отремонтированной подошвы.
Тогда Ревницкий и видел Дарнова в последний раз, и в последний раз перед смертью друга попытался с ним искренне поговорить.
V
Когда в очередной раз долго вслушиваясь в гудки, он как всегда дождался их прекращения, то вначале подумал, что снова то же самое, опять не отвечают или никого нет, но потом из верхнего динамика стал выкарабкиваться осторожный шорох, и Ревницкий сообразил, что трубку на том конце сняли.
– Алло! Алло-алло! Это я, слышно меня?
Тихо, даже прежнего шуршания не доносилось, но он ощущал, что кто-то там далеко затаился и ждет, вслушивается, прикрыв осмотрительно трубку рукой, чтобы даже легкое сопение больше не просачивалось в дырочки у подбородка.
Ревницкий перестал кричать и тоже стал вслушиваться, надеясь, что неизвестный себя выдаст. Прошла отведенная на разговор минута и неприятно замяукали короткие гудки. Возможно, только возможно, он в этом не уверен стопроцентно, что в момент, когда он пытался докричаться, то на том конце кто-то тихо шепнул: «Тихо». Кому это было адресовано? Ревницкому или у аппарата было двое и один другого
