подавления тут же превращалась в варварскую и дикарскую мистерию. Вокруг со стремительностью не оставалось уже просто людей: толпа состояла из масок. Их пришлось надеть, чтобы обрести себя, опробуя новые роли, ведь индивидуальности стерлись, были сдавлены и деформированы в том самом коме из людей. Вот и получалось, что где-то в общем танце маршировала автономно «крыша», где-то, прячась в ажурной тени дерева, киллер высматривал удобное для выстрела слуховое окно на чердаке, рэкетиров можно было узнать по утюгам под мышкой, «коммерсы» на удачу носили малиновые пиджаки. Последние обагриться только тканью хотели, если же придется истекать кровью из раны где-нибудь в глухом переулке, то что за диво будет, когда ее красные пятна будут высматривать, чтобы различить на малиновом пиджаке, оборотни в погонах, обгладывающие недобитого, снимающие «рыжуху» с его пальцев, «котлы» с запястья, хлопающие по карманам в поисках «лопатника».
С позиции вечности, сверкающей кристаллом бесконечности, эта эпоха, безусловно, предстанет увлекательной и яркой, обычные же люди, обыватели, у кого «капуста» была не в кармане, а все чаще единственным блюдом на столе, рассчитывали тогда только на то, что в случае чего будут болеть недолго и умрут скоропостижно, как напишут на венке.
Михаил Ревницкий явственно запомнил одну встречу с Алексеем Дарновым, когда для него, Михаила, все уже бесповоротно изменилось, он оказался по другую сторону баррикад, зажил другой жизнью, с иным распорядком дня, дома почти что не бывал, казалось, что пересечься старым друзьям было просто невозможно, да и не суждено. Обычным делом, например, для него стало встречать рассвет на ногах, покуривая на безлюдной центральной площади, дожидаясь, когда все будут спешить на работу и на учебу, а значит, уйдут жена и дочь, опустеет квартира, тогда-то можно идти и отсыпаться, после очередной ночной попойки, вечером же снова уйти кутить.
Так вот однажды рано утром на выходе из кабака Ревницкого схватили за плечо. Схватили сзади и, если бы подкравшийся не заговорил сразу, то мог бы и получить. У Ревницкого уже вырабатывались рефлексы, он теперь не ждал никакого приглашения, чтобы раздробить челюсть.
– Миша! Ты?.. Куда ты пропал? Ну ты даешь! Ты почему хотя бы трудовую книжку не заберешь, почему не уволишься нормально? Там отдел кадров уже надоел мне! Пойдем, в общем, пойдем!
И потянул. Ревницкий пытался остановиться, сказать, что он на машине, но Дарнов тащил и приговаривал, мол, ничего, пройдешься.
– Ты хоть не на партком меня ведешь, а? – рассмеялся Ревницкий, и они разговорились.
Дарнов убеждал, что нельзя так с людьми поступать, со своими коллегами, переставать ходить на работу ни с того ни с сего и даже с некоторыми не здороваться, в отделе кадров женщины метаются, не знают, что делать: выговор, увольнение или… Почему не прийти и не забрать «трудовую», почему не попрощаться со всеми? Ревницкий смотрел на Дарнова и не знал, что ответить, так теряешь дар речи во сне, когда призрак давно умершего явился и все допытывается о чем-то, чего и в помине уже нет.
