обострившийся надрывный кашель Марины, переходящий в отчаянный хрип, та не могла успокоиться еще минут пять, даже после «брейка» и того, что скандалившие родители разошлись, нахмурившись, по разным углам разных комнат. Только так стычка и могла в принципе утихнуть, ведь любое его слово распаляло Елену, а он мог вспылить вообще из-за пустяка. Заикнись он о том, что деньги зарабатывает, в ответ прозвучало бы, что и она тоже. Не прав. Не прав. Не прав. Он во всем не прав и виноват, никаких правильных действий он сделать не сможет, никак.
Все, что было ему подвластно, так это ждать весны. Он ждал ее так, словно он медведь в спячке, нет иного ключа от его заточения, кроме смены поры года. Только зажурчавшие ручьи, капель с крыши его выпустят из дома. Должны же тогда закончиться простуды, ангины и грипп. Рассчитывать, что тонны ежедневно закупаемых цитрусовых восстановят иммунитет дочери, он давно перестал, только тепло, солнце могло поправить ее здоровье. Иногда его правда преследовал и страх перед весной, он украдкой спрашивал сам себя, что же будет, когда потеплеет, распустятся почки, а среди серости и сырости взорвутся яркие капли первых цветов. И что его так могло страшить, он ведь не снеговик, не ледяная скульптура? Не растает ведь он! Всего-то отправится снова в путь, за машиной, подальше от всего этого… да и от них тоже.
Первой все же удалось улизнуть из заточения, спихнув на него все обязанности по дому, Елене. Ему уже доложили, что она промышляет челночницей и добилась весьма заметных успехов в этом дельце. Она все дальше и дальше забиралась со своими тачками и безразмерными сумками. Казалось, что скоро она отправится так далеко, что, за сколько бы не продала потом товар, не отобьет поездку, но она все же уезжала каждый раз на дольше, тащила еще больше товара, а ее барсетка на поясе становилась все плотнее и толще от валюты. Она подурнела, лицо ее обветрилось, загорело в поездках, стало округляться, исчез тот овал с дрожащей улыбкой, которой она его очаровала, но все равно даже такую он ее хотел. Любовью это нельзя было назвать, от признаний, ласковых слов не осталось ничего. Его тянуло к ней, к своей второй половинке, отколовшейся от него детали, к месту трещины, чтобы сошлись все углубления и выемки, намагниченные долгим слитным бытованием в едином целом существе. Когда она вернулась, дочка была еще в школе, не проронив даже приветствия, не кивнув, они вдруг набросились друг на друга. Приветственный поцелуй моментально перешел в раздевание, они стянули друг с друга одежду, грубо навалились телами, чтобы удовлетворить потребности, снять сексуальный голод. Елена, не накрашенная, стареющая, с сединой в волосах, осипшая, была куда более активной теперь в постели, чем раньше. Они касались друг друга губами, и кожа их была соленой, потной, но от этого отсутствия романтики, утонченности еще сильнее возбуждались. Может быть, это почти животное совокупление и стало тогда последней скрепой их брака, только так они то ли выдали то, что у них нет никого на стороне, во всяком случае, постоянного, то ли так в этом плотском голоде попытались дать понять, что что-то еще чувствуют к другому, что, несмотря на все склоки
