она ни разу больше не встречалась со своим другом детства. Спустя несколько месяцев после его отъезда в Петербург в судьбе маленькой Ирины произошли серьезные перемены.
Дарья Михайловна последнее время часто жаловалась на какую-то общую слабость и была вынуждена по совету врачей бросить свои уроки гимнастики, приходилось искать другие занятия. Одна пожилая дальняя родственница в Витебской губернии предложила ей поселиться у себя вместе с Иринкой в качестве заведующей хозяйством. Родственница эта, Авдотья Семеновна Тулыпина, была богата, бездетна и давно уже тяготилась своим одиночеством.
Дарья Михайловна согласилась; и вот в один прекрасный день Иринка, отправляясь в дорогу с матерью, в последний раз обнимала свою бабусю.
– Оставьте ее у меня, – предложила Прасковья Андреевна, – она мне за внучку будет!
Но, разумеется, Дарья Михайловна не захотела расстаться с ребенком. На прощанье, однако, бабушка все-таки успела шепнуть Иринке:
– Смотри же, помни, Жучок мой, что бы ни случилось с тобой, а у тебя есть верный друг, и пока я жива, мой дом будет всегда для тебя родным домом.
Эти слова теперь невольно припомнились молодой девушке, и горькая улыбка промелькнула на лице. Ах, как все это давно-давно было; жива ли еще бабуся, а если и жива, то, наверное, уже позабыла о ней!
Вначале после их отъезда в Д. переписка между Прасковьей Андреевной и ее матерью поддерживалась довольно оживленно с обеих сторон, но за последние годы почему-то письма бабушки стали редкими и наконец со смертью Дарьи Михайловны совсем прекратились. Почему? Девушка никогда не могла понять этого, и всякий раз при воспоминании о бабусе в ее душе поднималось горькое чувство незаслуженной обиды.
Как скучно и однообразно протекли затем все эти долгие годы ее пребывания в Д. Иринка росла между двумя болезненными женщинами грустным, молчаливым ребенком.
В частном пансионе, где она училась, у нее подруг не было. Она казалась слишком замкнутой своим сверстницам и притом была всегда так плохо одета, что товарки ее, большей частью дочери зажиточных фабрикантов, стеснялись принимать ее у себя. Ирина оставалась одинокой и дома, и в школе.
На семнадцатом году, вскоре по окончании курса, она потеряла мать, и тогда первой мыслью девушки было сейчас же написать Прасковье Андреевне, умоляя разрешить ей приехать в Муриловку.
Ирина послала отчаянное письмо, но – увы! – никакого ответа не последовало; она написала еще и еще раз – и опять то же самое, ответа не было. Тогда девушка перестала писать; она решила, что о ней позабыли, и из чувства гордости не желала более навязываться и напоминать о себе.
Бедная Ирина несказанно горевала, она даже осунулась и побледнела за это время и стала еще молчаливее.
– Полно тебе сохнуть-то, матушка! – уговаривала ее Тулыпина. – Неужели ты думаешь, что за столько лет эти богатые люди не успели позабыть о тебе. Оставайся-ка лучше у меня, поухаживай за старухой; ты теперь уже
