атного вороного коня… Конь прибавил ходу и быстрее ветра понесся по узкой горной тропинке над самым обрывом зияющей своей громадной черной пастью бездны…
Юный всадник, с головой закутанный в бурку, теперь низко припал к шее своего четвероногого друга, крепче уперся ногами в стремена да сильнее и круче натянул поводья.
Гроза надвигалась. Причудливо разорванные черные тучи закрывали небо, пугливо толпясь и сдвигаясь, как бы прижимаясь друг к другу, в страхе перед чем-то роковым и могучим, что с минуты на минуту должно было произойти. Предгрозовой вихрь, бурный и дикий, кружил в ущельях, распевая свою удалую песню, и трепал верхушки каштанов и чинар внизу, в котловинах. Что-то жуткое назревало в природе, что-то страшное и грозное, как смерть.
Казалось, не ветер свистел в ущельях, а черные джинны[2] гор и пропастей распевали свою погребальную песнь… Что-то надвигалось в темноте ночи, неслышное и неуловимое, как тайна, точно подкрадываясь все ближе и ближе мягким кошачьим шагом. И от ощущения близости этого таинственно-неуловимого сжималось сердце и тревожные мысли роились в голове юного всадника, полузакрытого мехом своей бараньей бурки.
Юный всадник поминутно горячил коня каблуками своих высоких чувяков[3] из желтой кожи и, наклоняясь к черному, как сажа, уху вороного, поминутно шептал:
– Но-но!.. Прибавь еще ходу, Смелый… Живее, голубчик!.. Айда! Нам надо до грозы добраться в Гори… Не то плохо придется нам с тобой! Вперед, мой Смелый! Спеши! Вперед!
Легкий взмах нагайки… Призывный окрик… И умное, гордое животное понеслось по краю бездны с быстротой стрелы, выпущенной из лука.
И в тот же миг черная тьма застлала и небо, и землю, и горы, и бездны… Дикий свист ветра превратился в сплошной могучий рев… Это уже не темные джинны улюлюкали в глубокой пропасти… Это сам шайтан, князь бездны, гулким призывом скликал ночных духов на свой страшный полночный пир. И вдруг беспросветная тьма разом разорвалась… Черные тучи раздвинулись, и ослепительно яркая полоса молнии прихотливой змеей промелькнула между ними.
Страшный, оглушительный удар грома до основания потряс каменные твердыни… Ахнули великаны-горы продолжительным громким стоном… Далеким эхом раскатился гром… Где-то поблизости грузно прогрохотал обвал… Мелкие его осколки с шумом покатились в пропасть по каменистым склонам…
Смелый разом остановился и зафыркал, косясь на бездну налившимися кровью глазами.
Напрасно смуглая рука всадника поглаживала его взмыленную спину, а ласковый голос ободряюще шептал в уши:
– Но-но, мой милый, мой славный! Но-но! Вперед, товарищ!.. Скоро и Гори… Айда! Айда, Смелый!
Конь не делал ни шагу. Он мотал головой, дрожал и издавал тихое, продолжительное ржание, по-прежнему дико косясь на подернутую ночной мглой пропасть.
Тогда юный всадник легко спрыгнул с седла и, взяв за повод заупрямившегося коня, повел его по тропинке, осторожно шагая в сгустившейся тьме.
Кругом грозными великанами, точно толкая друг друга и теснясь, громоздились скалы… Они казались молчаливыми призраками, стерегущими покой насыщенной электричеством душной ночи… Цветы, растущие в низинах, посылали сюда, в горы, одуряющий, пряный, как мускус, аромат… В этой ароматной мгле голова кружилась и воображение разыгрывалось, рисуя какие-то необычайные фантастические картины. По крайней мере голова юного путника была полна ими. Неясные образы толпились в ней, его сердце билось, – не страхом, нет, а предчувствием чего-то близкого, неожиданного и чудесного, что должно было случиться прямо сейчас, сию минуту…
Второй удар грома, еще более сильный и оглушительный, разом прервал его светлое настроение. Тотчас же следом раздался третий удар, четвертый, пятый… И так без конца и без счета… Небо разверзлось, поминутно выпуская из-за покрова туч все новые и новые зигзаги молний… Тяжелые капли дождя сильно ударили по камням…
Гроза разбушевалась. Начался ливень…
– Великий Боже! Мы опоздали! – раздался испуганный возглас юного всадника, и в один миг он снова очутился в седле, угостил лошадь ударом нагайки и во всю прыть наудачу помчался вперед, прямо в чернеющую мглу.
Новый удар грома разразился над головами юноши и коня. Он был до того оглушительно гулок, что испуганный конь сделал отчаянный скачок и оба, и всадник, и животное, полетели в бездну…
– Ты слышишь крик, Ахмет?
– Тише, ради Аллаха, ага[4]! Великий джинн бездны не любит, когда люди вслушиваются в его ночной призыв…
– А ты, Сумбат-Магома, ты слышал?
– Так господин… Но это был не крик шайтана, клянусь могуществом Аллаха, это человек взывал о помощи, – и смуглый горец с типичным восточным лицом покосился
Джи́нны – духи.
Чувяки – мягкие кожаные сапоги.
Ага́ – господин.
