только на гравюре. Где ты её видел? А у неё правда скорпионий хвост?
Грозный зверь впился когтями в камень над входом в абсурдную, невозможную тьму…
… разнежившийся зверь мирно развалился на солнце, и только ядовитый хвост чуть подергивается во сне…
… делай, что положено…
Он потряс головой. В глазах прояснилось. О чем они говорили? Да… мантикора.
– Она красная, огромная, с острыми зубами и да, хвостом скорпиона. Мы ездили в Амстердам в прошлом месяце и там папа взял меня в зверинец своего друга. – Ксандер серьезно взглянул на девочку, как будто бы сомневался, что она способна его понять. Затем подумал и осторожно добавил. – Сеньора.
Иберийка вызывающе подняла подбородок:
– Драконы всё равно лучше. Они сильные, быстрые, и легко могут убить вас, если зазеваетесь. Один-два плевка огнём – и вы уже не вы, а кусок поджаренного мяса. Родная матушка не узнает. – Она оценивающе прищурилась. – Я хочу завтра отправиться в драконарий, но вы, если боитесь, можете остаться здесь.
«Хорошо бы всех Альба съели драконы!»
– Мне нечего бояться от драконов, – сказал он с вызовом.
Исабель на несколько секунд задумалась.
– Моего отца съел дракон, – сообщила наконец она. – Он был чернокнижником и очень глупым, и скрыл свои занятия от деда, чтобы жениться на моей матери и получить её приданое. Глупый, жадный чернокнижник. Но от дракона-то не скроешь. Он чует.
Монстр одобряет монстра. Все правильно. Все они тут такие. Сначала изучат и позабавятся, как с той мантикорой в зверинце, а потом…
… и жди.
– Ты ей соврал, что не боишься, – раздался из-за спины печальный, строгий голос.
Он развернулся, не веря ушам, но так оно и было – Мориц!
Настоящий, живой, брат стоял прямо перед ним, чуть покачиваясь на каблуках, как всегда любил делать, укоризненно глядя из-под неровно отросшей челки. С минуту Ксандер пялился на него, пытаясь определить – хотя как? – не призрак ли он, но тут под каблуком хрустнул гравий, и он рванулся вперед, споткнулся и буквально повис у брата на – настоящей! крепкой! – шее.
Мориц тоже строгости не выдержал – улыбка тронула сначала уголки губ, а потом он уже ухмылялся во весь рот и стиснул его так, что чуть ребра не затрещали, а уж Ксандер сам вцепился в него не хуже устрицы.
– Ты – живой? – выдохнул он в светлые волосы брата – светлее, чем у него самого, такие же светлые, какие он помнил, и так же смешно щекотавшие нос.
Мориц промолчал.
– Ты был здесь? Живой? Нам сказали, ты…
– Умер, – ответил брат где-то у уха Ксандера, глухо и безнадежно, замерли его хлопавшие по спине Ксандера руки, и сердце Ксандера ухнуло вниз, как будто до того оно держалось именно в этих руках. – Так и есть.
– Но… – Ксандер стиснул пальцы на худом плече, до боли. – Ты же…
– Я
