безжалостно устарели, манеры за версту отдавали провинциальностью.
И все же… все же они были очаровательны, милы, прелестны. Я привязался ко всем трем, честное слово. И к бойкой Александре, и к мечтательной Зое, и к застенчивой Полине. Три грации, три чаровницы, три бутона, готовые распуститься. Так непохожие друг на друга и в то же время так схожие в своем желании любить и быть любимыми, кружить головы кавалерам и танцевать ночи напролет.
Дни в имении текли лениво и неторопливо. На смену весне пришло лето. Мы с воспитанницами сменили душный класс на лужайку в парке, устроившись возле пруда, под тенью раскидистого дуба. От воды веяло прохладой. Барышни обмахивали веерами разгоряченные лица. Я то и дело подносил к лицу платок.
Оказавшись предоставлены сами себе, мы с девочками сблизились. Маман, Наталья Степановна, была больна и редко покидала свою комнату. Папа, Александр Ильич, проживал в столице, проматывая за карточным столом остатки состояния супруги. Я мнил себя Аристотелем в окружении учеников.
В ученье сестры были неодинаковы. Александра обладала пытливым умом и любознательностью, но ей недоставало усердия Полины. Зоя предпочитала точным наукам литературу. Мечтательная натура, она проживала с героями сотни жизней, раздвигая границы своего уютного мирка, казавшегося ей тесным. Полина более всего любила рисование. Ей хорошо удавались пейзажи, чуть хуже портреты. Она часто просила сестер позировать. Александра не могла долго усидеть на месте, начинала раздражаться, подгонять художницу. Зоя охотно работала моделью, при условии, что Полина позволяла ей читать.
Несколько карандашных эскизов хранятся у меня до сих пор. Время от времени я любуюсь тонким профилем своей ученицы, склонившимся над книгой: линия тонка и нервна; чуть приоткрыты губы, локон падает на высокий лоб. При одном воспоминании о тех безмятежных временах начинает щемить сердце.
Я страдал, осознавая, что наша идиллия не может длиться вечно. И не лукавил перед самим собой: девушки стали для меня больше, чем ученицы. Я полюбил.
Умом я понимал, что не могу претендовать ни на одну из сестер, несмотря на бедность семьи. Мы были из разных сословий, из разных миров. Сердце же томилось напрасными надеждами. А вдруг? А что, если… Ночами я мучался бессонницей, перебирая в памяти милые сердцу картины: Александра задумчиво смотрит в тетрадь, прикусив кончик карандаша; Зоя склонила над книгой белокурую головку; Полина, улыбаясь, выглядывает из-за мольберта. От тоски я начал писать стихи. В строчках сквозило отчаяние любящего сердца, боль мечущейся души. Утром я прятал тетрадь под матрац, стеснялся своих порывов. Хорошо знакомый с лучшими образчиками стихосложения, я понимал, сколь смешны и нелепы мои потуги выразить чувства рифмой. Но не писать не мог. Слова рвались из сердца, просились на бумагу.
Однажды вечером я застал ужасную картину. Александра держала в руках мою тетрадь и читала вслух. Я без труда узнал написанные мной строки. Зоя хохотала, утирая выступившие слезы. Я ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. В груди стало
