только нашу форму, но и целые матрацы, тоже спасали ненадолго.
Вот потому в бане прапорщика Арутюняна мы парились долго, и Татарин при каждом ударе веником вскрикивал да довольно ругался на своём языке, а потом мстил мне, и я, уткнувшись лбом в деревянный полок, тоже крепился из последних сил.
Мы выскакивали в предбанник, переводили дух, а потом забегали обратно и снова хлестали себя так, будто не было у нас иного желания, кроме как, чтобы с веника все листочки облетели. Мы выколачивали из себя всё своё плохое, неправильное прошлое.
– Жалко снега нет. Мы дома с отцом, как напаримся и в сугроб, разотрёмся, поорём и опять в парилку.
– Чё прям на улицу голые? – не поверил раскрасневшийся Гафур.
– Ну, да, – подтвердил я.
– А люди? Женщины? – Татарин, сомневаясь, продолжал на меня смотреть.
– А что люди? Мы же на задах, за баней, а по соседству, сразу за огородом у нас, старушенция древняя жила, так её разве удивишь? Чего она, голых мужиков не видела? К тому же слепая была. А по молодости, слышал, дед мой к ней загуливал, как бабка от него слиняла…
Когда к нам присоединился прапорщик Арутюнян, силы наши иссякли окончательно и всё, что мы могли, это только поддержать его, дабы он не поскользнулся из-за больной ноги и я всё отводил глаза от страшных красных шрамов на его ноге, но непослушный мой взгляд тут же настырно возвращался к голому изрезанному колену прапорщика.
Париться он и не стал. Просто вымылся на нижней полке, и, с яростью растеревшись большими полотенцами да одевшись в форму, мы, довольные этим серым зимним днём, уже сидели за празднично накрытым столом и с аппетитом уплетали большие добротно прожаренные куски мяса.
Прапорщик беззлобно поругал нас за татуировки, мол, его не было, а то бы он нам за нарушение приказа, и быстро захмелев после третьего тоста, ушёл спать. Мы помогли ему добраться до кровати, а потом долго ещё сидели за столом да беседовали с тётушкой и её дочерями о жизни, о своих планах, о том, кто нас ждёт дома. Обо всём этом мы не раз рассказывали им ещё до войны, но говорить нам было больше не о чем. Мы ведь и не жили толком. Нам только вчера и позавчера исполнилось всего по девятнадцать лет.
И ещё я с детским наслаждением наяривал солёные арбузы, вспоминая вслух, как сильно мы с отцом их любили и всегда покупали в сельпо сразу по несколько баночек да ждали с нетерпением, когда завезут ещё. Но однажды лакомство совсем перестали привозить и со временем я о них позабыл, пока не посетил впервые дом старшины.
Так мы просидели долго. Не попадая пьяными пальцами в лады, я что-то бренькал на гитаре, которую принесла из дома младшая дочь старшины, заканчивавшая музыкальную школу.
А потом на угощение подоспели будущие родственники Арутюняна, и они что-то долго обсуждали уже на родном им языке, смеялись, не обращая на нас внимания. Почувствовав себя неловко, я шепнул Гафуру на ухо.
– Пойдём в часть.
Пьяный Татарин согласился,
