означало посвящать все свое время украшению часовен и обряжению Мадонн. Дениза со страстью относилась к этому и, сама того не ведая, постепенно становилась идолопоклонницей. Вначале бабушка опасалась, что служанка собьет меня с толку, а позже стала бояться, как бы вследствие презрения к суетной мелочности этой бедной женщины я не потеряла веру, но затем успокоилась, видя, что я слушаю и люблю лишь ее одну. Забыв свою неизвестную приемную мать, я безраздельно полюбила бабушку и всегда ей подчинялась.
Я опускаю период, во время которого ничего особенного не происходило, вплоть до начала моего обучения. Мне позволяли жить так, как я хочу, поскольку это посоветовал врач. Когда меня возвратили бабушке, я была, как говорят, маленького роста, но крепкой и хорошо сложенной, однако перемена образа жизни или же климат сделали меня более хрупкой. Поэтому в первый год после возвращения меня не стали учить читать. А когда позже мне показали буквы, обнаружилось, что я бегло читаю, хотя, то ли из лени, то ли из хитрости, ни разу этим не похвасталась.
Причиной моего замедленного развития во многом стала местность, в которой мы жили. Это была настоящая пустыня. У нас не было близких соседей, новости из Тулона приходили к нам уже устаревшими, и моя бабушка настолько привыкла жить с отставанием от общего ритма, что испугалась бы, если бы ее заставили интересоваться настоящим, которое для нее всегда было прошлым. Когда привыкаешь вот так пассивно воспринимать свершившиеся события, нет надобности их комментировать и никто не берет на себя труд как следует их понять, происшедшее принимают к сведению с фаталистическим равнодушием. В этот период некоторые кантоны на юге Франции были в этом смысле чем-то похожи на страны Востока.
Даже окружающий пейзаж оказывал отупляющее влияние на рассудок. Долина Дарденны – один из редких оазисов в департаменте Вар, но люди, бывавшие в центральных и северных провинциях Франции, все равно считают его довольно сухим. Наш замок расположен в наиболее орошаемой и свежей части ущелья, но окружающие его голые горы с пепельными хребтами и вершинами из белого известняка обжигают взор и заставляют разум каменеть. Между тем это все-таки красивая местность, с резкими линиями, открытая солнцу, суровая, без изящества и шарма, но зато и без всякого кокетства, мелочности, манерности. Понятно, за что ее любили мавры: она как будто создана для этих суровых людей, не стремящихся к лучшему и живущих с осознанием незыблемости судьбы. Наши места также сравнивают с Иудеей, колыбелью учения, отвергающего земные наслаждения и ищущего на вершинах лишь мечту о бесконечности.
Не сумею рассказать о своих первых впечатлениях. Я не могла их осознать, но отлично знаю, что из года в год Прованс оказывал на меня влияние, подавляющее интеллект, если можно так выразиться, и одновременно моя личность, пытаясь как-то реагировать на это, бушевала во мне, будто гроза без молний. Этим объясняется моя склонность к мечтательности и застой в том, что касается аналитических
